Питер Акройд - Журнал Виктора Франкенштейна

— Неужели?

Казалось, он был искренне удивлен, и мне пришло в голову, что он не сознает собственной необычности.

— Один молодой человек глаз не сводил с моей трости.

— Они все бедняки, сэр. Но ничего плохого они вам не желают. Большинство из них достаточно честны.

У Биши сделался смущенный вид.

— Простите меня. Я не собирался подвергать сомнению его честность. — Он быстро отхлебнул из кружки.

— Удивительно, — сказал я, — как они не взвоют от ярости.

— Что вы говорите, Виктор?

— Будь я вынужден вести крайне плачевную жизнь, в то время как окружающие купаются в богатстве, я жаждал бы разнести этот город в пух и прах. Я жаждал бы уничтожить мир, лишивший меня свободы. Сотворивший меня.

— Превосходно сказано. — Уэстбрук поднял кружку, обращаясь ко мне. — Я и сам часто размышлял о том, что удерживает этих бедняков в рабстве.

— Религия, — сказал Биши.

— Нет. Не это. Ничем подобным их не проймешь. Они такие же язычники, как и жители Африки.

— Рад это слышать, — отвечал Биши. — Выпьемте за смерть христианства!

— Нет, — продолжал Уэстбрук. — Дело в страхе перед наказанием. В страхе перед виселицей.

— Что им достается от жизни? — спросил я у него, начиная хмелеть от пива.

— Сама жизнь, — отвечал Уэстбрук.

— Этого, думается мне, достаточно. — Биши успел побывать у стойки и возвратиться с тремя новыми кружками. — Ценность жизни — в ней самой. Нет ничего более драгоценного.

— И все же, — сказал Уэстбрук, — вести ее можно с достоинством. И без страдания.

— Жаль, что в этой жизни подобное невозможно. — Биши поднял свою кружку. — Ваше здоровье!

— Что вы хотите сказать? — обратился к нему Уэстбрук.

— Страдание неотъемлемо от человеческого существования. Радости не бывает без боли, ей сопутствующей.

— Это возможно изменить, — произнес я. — Мы должны создать новую меру ценностей. Только и всего.

— О, так, значит, вы преобразуете природу?

— Да. Если потребуется.

— Браво! Виктор Франкенштейн создаст новый тип человека!

— Биши, вы всегда говорили мне, что мы должны находить ненаходимое. Достигать недостижимого.

— Я действительно в это верю. В этом, полагаю, мы все сходимся. И все же устранить само страдание…

— Что, если существовала бы новая раса существ, — начал Уэстбрук, — которые не чувствовали бы боли и горя? Они были бы ужасны.

Я взял его за руку:

— Но что же то место, где мы шли, — Сент-Джайлс? Разве оно не более ужасно?

Мы продолжали пить и, полагаю, сделались предметом неких замечаний со стороны клерков и мастеровых, что сидели на других скамьях. Эта часть города была более респектабельной, нежели прилегающий к ней Сент-Джайлс, однако присутствие джентльменов приветствовалось не всегда.

— Нам пора, — сказал Уэстбрук и, взяв Биши за руку, помог ему подняться с сиденья. — Думаю, мистер Шелли, визит моему отцу вам следует нанести в другой раз. Он не жалует выпивку.

— Но как же ваша сестра? Как же Гарриет? — Биши с трудом держался на ногах.

— Уверяю вас, два или три дня ощутимой разницы не составят. Пойдемте же. И вы с нами, мистер Франкенштейн. На Сент-Мартинс-лейн я найду кеб для вас обоих.

Отчеты о работе мистера Хамфри Дэви, некогда попавшиеся мне в журнале «Блэквудс», я прочел с большим интересом. В Оксфорде мне удалось раздобыть выпуск «Записок Королевского общества» с его статьей, где разъяснялся процесс, посредством которого он гальванизировал кота. Два или три дня спустя по приезде в Лондон, открыв по чистой случайности выпуск «Журнала джентльмена», я увидел там объявление о курсе лекций, который мистер Дэви намеревался прочесть в Обществе развития искусств и промышленности, под названием «Электричество без тайн».

Когда, купивши при входе билет на весь курс, я пришел на первую лекцию, то, к удивлению своему, обнаружил, что зала Общества почти полна. Мистер Дэви оказался моложе, чем я ожидал, — юноша лицом, горячий и быстрый в движениях. Молодые люди в публике, положив шляпы на колени, тянули головы вперед, силясь его разглядеть. Он подготавливал какие-то гальванические батареи на столе; с другой же стороны приподнятой сцены находился цилиндрический прибор, поблескивавший в свете керосиновых ламп.

Судя по всему, мистер Дэви обладал темпераментом артистическим. Электрический ток был, по его словам, воплощением гипотезы греческих философов о том, что внутри каждой вещи заключен огонь. Он называл его искрою жизни, прометеевым пламенем и светом мира. «Прошу вас, не тревожьтесь, — сказал он. — Вас ничто не коснется, ничто не принесет вам никакого вреда». Вслед за тем он соединил гальванические приборы, и по мановению его руки от одного стола к другому протянулась, вспыхнув, огромная световая дуга. Две или три дамы закричали было, но смех спутников успокоил их. В целом же залу охватили великий интерес и возбуждение. Я моргнул, однако сетчатка моя сохранила вторичное изображение вспышки — я словно заглянул в самую глубь мироздания.