Иштван Эркень - Семья Тотов

— У меня и в мыслях не было зевать, — заявил Тот.

— Именно это меня радует больше всего, — сказал майор. — Стало быть, у вас и сейчас нет охоты зевать?

— И сейчас нет, — сказал Тот.

— Не раскаетесь ли вы потом?

— Никогда!

— Если это действительно так, — заключил майор, — не согласитесь ли вы принять определенные меры предосторожности, чтобы положить конец дальнейшим попыткам зевнуть?

— С превеликой радостью! — сказал Тот.

— Чудесно! — воскликнул майор.

Он заявил, что другого и не ждал услышать от такого замечательного человека, как Тот. Конечно, сказал он, способов предупреждения зевоты существует немало; к счастью для Тотов, у него есть кое-какой опыт в этой области. Ведь на фронте солдаты, отряжаемые в ночной дозор, часто бывают подвержены зевоте, а это опасно, потому что зевающего человека может легко сморить сон, за что на фронте полагается расстрел. Там майор Варро помогал беде следующим образом: несущие караул солдаты обязаны были держать во рту сливовую косточку, которую затем передавали заступающим на смену.

— Нет ли в доме случайно каких-нибудь фруктов с косточками? — спросил майор.

Маришка покачала головой. К сожалению, сообщила она, сливовый сезон уже кончился, а персики еще не созрели… По всему было видно, что хозяйку глубоко огорчает непредвиденное обстоятельство, но майор поспешил ее утешить:

— Не беда, Маришка. Я что-нибудь да придумаю.

С сосредоточенным видом он обследовал свои карманы. Судя по всему, майор не нашел ничего подходящего, потому что вдруг вскочил, бросился к себе в комнату, перерыл там все ящики и вернулся обратно с целым ворохом всевозможных предметов. Он положил на стол фотоаппарат «Кодак», коробку порошка от насекомых, пистолет, затем фотографию в рамке, на которой был изображен он сам в день производства в лейтенанты, с саблей на боку и опирающимся на искусственную пальму, даже на фотографии выглядевшую очень пыльной.

— В принципе каждая из этих вещей подходит, — сказал он, поочередно переводя взгляд с того или иного предмета на рот брандмейстера, — но ни одна не идеальна.

Тут он хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Гоп-ля! Я совсем забыл про «трещотку»!

Он сгреб все свои вещи и унес их обратно, затем, появившись снова, с сияющим видом извлек какой-то предмет величиной с куриное яйцо, который оказался не чем иным, как карманным фонариком с крошечным динамо. Сбоку у фонарика был небольшой выступ. Стоило на него нажать, как динамо начинало крутиться, фонарик принимался трещать — отчего и называли его «трещоткой» — и вспыхивал свет.

Майор протянул «трещотку» Тоту.

— Прошу вас, любезный господин Тот.

— Вот оно что! — воскликнула изумленная Маришка. — Мне бы до такого ни в жизнь не додуматься!

— А ведь как просто! — всплеснула руками Агика.

Однако сам Тот, вместо того чтобы обрадоваться, с явной неприязнью смотрел на фонарик.

— Ну и что с ним делать? — спросил он.

— Как что? — рассмеялась Агика. — Взять в рот, папочка, и готово дело!

— Только смотри не проглоти ненароком, — заботливо вставила вечно беспокоившаяся о муже Маришка.

— Ни грызть, ни глотать нельзя, — объяснил майор. — Сосите спокойно, как леденец.

Однако Тот заупрямился. Он не решается брать в рот фонарик, сказал он, потому что, уж если что попадет ему в рот, он тут же проглотит.

— Этого не надо бояться, — с улыбкой успокоил его гость. — Сначала, пожалуй, будет несколько странное ощущение, но к фонарику можно привыкнуть точно так же, как к вставной челюсти.

Но даже этот аргумент не убедил Тота. Несмотря на всю его мужественность, в Тоте жило что-то ребяческое. Может быть, ему хотелось, чтобы его побольше уговаривали, или просто не нравилось само слово «трещотка», но, так или иначе, он продолжал отказываться от этого надежного способа борьбы с зевотой, хотя не мог привести ни одного мало-мальски основательного довода в свою пользу. Ища поддержки, он обратился к жене:

— И ты тоже считаешь, Маришка, что я должен держать эту вещь во рту?

— Ну а где же еще, родной мой Лайош? — удивилась жена.

Хозяин дома еще раз обвел всех взглядом, а потом сделал такое, что никак не приличествовало ни его возрасту, ни общественному положению. Он вдруг залез под стол, да так, что даже макушки его не торчало наружу.

Все переглянулись, но, по молчаливому уговору, не проронили ни слова. Сидели и молча ждали. Ничего другого им и не оставалось. Через некоторое время Тот вылез из-под стола. И хотя он все еще корчил недовольную мину, но по крайней мере больше не сопротивлялся.