Июнь Ли - Добрее одиночества

– Я обидел тебя? – спросил Йозеф.

Никогда не медлит признать свою неправоту, постоянно готов извиниться – в этом они одинаковы. Мог ли брак, требующий известной иррациональности, получиться прочным у такой пары?

– Я серьезно, Йозеф, – сказала Можань. – Я переезжаю сюда, в город.

– Почему?

– Это, – она посмотрела ему в глаза, – глупый вопрос.

– Но как же твоя работа?

Она могла, чтобы он чувствовал себя лучше, сказать, что взяла длительный отпуск, но дело в том, что она никогда ему не лгала. Это, она понимала, не так уж много значило, ведь человек может многое утаивать, может построить вокруг себя стену; может, не говоря ни слова, сторожить кладбище мертвых воспоминаний. Но, по крайней мере, она была тверда в том, чтобы наделять его – одного из всех – этим видом любви: человек, которому ты решаешь никогда не лгать, – великая редкость.

– Я увольняюсь, – сказала она. – И пожалуйста, Йозеф, не надо, не пытайся меня отговорить. Это всего-навсего работа.

– А что ты собираешься делать здесь?

– Это можно решить позже, – ответила Можань. – Если только ты не отвергнешь мой переезд всем сердцем.

Йозеф вздохнул.

– Это свободная страна, – сказал он.

– Это не поставит тебя в трудное положение перед детьми? Они не будут против?

– Ты не можешь переменить свою жизнь сейчас только ради меня.

– Почему только ради тебя? – промолвила она, но тихо, и не была уверена, что он услышал.

То, что он назвал ее жизнью, было лишь способом не жить, и при этом она брала тут и там части чужих жизней и превращала их в ничто наряду со своей.

Кафе постепенно наполнялось людским теплом и повседневным довольством. Была среда. Должно быть, тот день недели, когда четыре седые дамы за два столика от них встречаются, чтобы поболтать и посмеяться, а две молодые мамы у окна со спящими младенцами в сумках – чтобы сравнить свои записи. Вошли несколько пар, все возраста Йозефа, и Можань боялась узнать в них его друзей, хотя он только приветливо улыбался им и кивал, как улыбаются и кивают незнакомым людям. Помимо двух девушек студенческого возраста, погруженных за кофе в какие-то учебные дела, посетители кафе находились, казалось, либо в начале своих историй, либо, чаще, в конце. Даже студентки в определенном смысле только отправлялись в путь. Кого здесь не было, это тех, чья история дошла до середины, – но, видимо, они, как Можань неделю назад, не могли позволить себе роскошь праздности в такое утро. Они, должно быть, сидят в клетках офисов, пойманные и пристегнутые; порой – взгляд в потолок, что-то забытое из детства или смутный образ грядущей старости прочерчивает сознание, как быстрая тень пролетающей птицы, а затем мысли снова впрягаются в настоящее. Нет, середина пути требует практичности: со стабильной работы не уходят, от жизни не увиливают. Но действительно ли она посередине? Не надеясь ни на что в будущем, может быть, она, несмотря на возраст, уже дошла до конца?

– Будешь искать тут работу? – спросил Йозеф.

– Только с достаточно гибким графиком, – сказала Можань. – Но, может быть, не сразу.

– Как собираешься проводить время?

– Я вернулась, чтобы быть около тебя. Если только… – Она умолкла, вдруг испугавшись. – Если только у тебя нет подруги. Я бы не хотела встревать.

– Я бы тебе сказал, – отозвался он.

Они обходили в прошлом эту тему, но в конце каждой встречи изыскивали способ сообщить друг другу о своей сердечной жизни – или о ее отсутствии. Он сошелся на какое-то время с женщиной, но к следующему визиту Можань в его день рождения отношения уже выдохлись. Были и еще кое-какие симпатии, хотя ничего существенного из них не вышло, ничего, кроме разочарований для него, вероятно; но она каждый раз испытывала облегчение, из-за которого чувствовала себя виноватой.

– Тогда что тебе мешает согласиться на мое предложение?

– А ты разве не сказала бы «нет» на моем месте?

– Не сказала бы.

– Сказала бы, Можань, – мягко возразил Йозеф. – И ты это знаешь.

– Есть старая китайская сказка. Кузнец хвастался, что сковал самый острый наконечник копья на свете – такой, которому нипочем любая броня; потом он похвастался, что сковал крепчайшую броню, которой нипочем любое копье.

– И ему предложили проверить изделия одно на другом? – предположил Йозеф.

– Верно мыслишь, мой милый Йозеф, – сказала Можань. – Но мораль, я думаю, та, что все мы до единого допускаем ошибки в своих рассуждениях и что мы не должны пользоваться ошибками друг друга. Как бы я поступила на твоем месте, не имеет значения. Важно, что я решаю на своем месте.