Николай Никандров - Любовь Ксении Дмитриевны

– Это временно, – вставила со своего места Ксения Дмитриевна, сильно волнуясь. – Это временно, – еще раз повторила она. – Пока я где-нибудь устроюсь.

Андрей оторвал от блюдечка с чаем багровое в поту лицо, навел на кончик носа, как на мушку ружья, косящие во внутрь глаза, что-то трудно проглотил или чем-то поперхнулся, должно быть слишком горячим кипятком, потом сказал:

– Что ж. Пущай, если хочет, остается у нас. Места у нас хватит, – скользнул он неторопливо косыми глазами по полу. – Тут еще душ десять положить можно.

Только и всего сказал он. И сказав, тотчас же перестал думать об этом.

Отнестись к этому "вопросу" проще, чем отнесся он, уже было нельзя.

А Ксения Дмитриевна, пока дослушала до конца его "ответ", чуть не умерла от разрыва сердца.

Разрешил! Согласился! И как!

И ей стоило невероятных усилий, чтобы не разрыдаться.

Неужели еще сохранились такие люди, такие нравы?

Вот она – земля! Вот в чем сила земли!

– Значит, остаетесь у нас, – прозвучал голос Гаши, очень довольной.

Ксения Дмитриевна подняла на нее лицо, полное безмолвного восхищения Андреем.

А глаза Гаши, казалось, говорили ей в ответ: "Вот видите, какой он у меня!"

И с этой минуты бывшая госпожа осталась жить у своей бывшей горничной.

Гаша, счастливая, что отныне у нее будет компания, немедленно бросилась отводить Ксении Дмитриевне место, уютный уголок за платьевым гардеробом, принялась стелить для нее постель на длинном, похожем на мучной ларь сундуке, под око ванной крышкой которого хранились ее и Андрея богатства…

Чрезмерное обилие резких впечатлений, несколько предыдущих бессонных ночей и непривычная, хотя и мягко постланная постель сделали то, что Ксения Дмитриевна с вечера долго не могла уснуть. Обрывки каких-то ненужных мыслей сами со бой лезли ей в голову, волновали ее, разгоняли сон… Голодный 1921 год… Она, больная сыпным тифом, почти умирающая, без сознания, лежит в Харькове, в постели… Геннадий Павлович не отходит от нее, ночей не спит, изо всех сил старается спасти ей жизнь, рискует сам заразиться и умереть…

Горло Ксении Дмитриевны сдавили спазмы, и, сотрясаясь на крышке сундука, она разразилась в темноте за гардеробом истерическим плачем.

– Это ничего, это хорошо, поплачьте, поплачьте, – успокаивала ее прибежавшая к ней Гаша, в одной сорочке, босая, с распущенными по плечам золотистыми волосами, усевшись на сундуке. – Слезы дают женщине облегчение, это я по себе знаю. Вы думаете, мне не приходится плакать? И-эх, Ксения Дмитриевна! Дорогая моя! Наше дело женское, и если мы, женщины, друг дружку не пожалеем, то кто нас пожалеет?

Голос ее сорвался, она припала головой с распущенными волосами к изголовью Ксении Дмитриевны, и к бурному рыданию одной женщины присоединилось рыдание другой.

Часы пробили пять.

В высоких окнах зеленовато серел московский рассвет.

Из спальной комнаты доносилось могучее храпение Анд рея. И казалось, что это спит и храпит всей своей объемистой утробой сама земля.

VI

Чтобы отвлечь мысли от Геннадия Павловича, не сжигать себя любовью к нему, не терзаться ревностью, Ксения Дмитриевна, живя у Гаши, старалась как можно больше взваливать на себя домашней работы.

Она вставала раньше всех, ставила в кухне старый медный самовар – новый, никелированный, ставили по праздникам, – доставала из-за оконной рамы свинину, нарезывала ее ломтиками, поджаривала с картошкой на примусе, будила хозяев завтракать, ела и сама с ними, отправляла Андрея в гараж на работу, Гашу на рынок за провизией для обеда, поднимала детей, одевала их, мыла, причесывала, варила для них манную кашу на молоке, кормила, разнимала, когда они во время еды дрались ложками…

Девочки, встав с постели, обходили квартиру и, нигде не найдя матери, валились на пол, корчились в конвульсиях, ревели: как смела мать уйти без них!

Орали они ужасно.

– М-ма-м-маа!.. – голосила одна, младшенькая, коротеньким червячком катаясь по полу.

– Где мам-маа?.. – выла другая, старшенькая, извиваясь на полу рядом.

Ксения Дмитриевна пускалась на хитрость.

– Мама ушла на рынок купить вам по конфетке, – говорила она. – Вот она, кажется, уже пришла, слышите, кто-то в передней стучится? Тише!

Девочки переставали реветь, приподнимали с пола красные, вспухшие от слез рожицы, ожидающе глядели на дверь: не покажется ли мать.

А Ксения Дмитриевна в этот момент, не давая им опомниться, отвлекала их внимание в другую сторону.