Георгий Лапушкин: Анна Монсъ (рассказы)

Шофер спрыгнул из кабины, тут же девушка в расшитом сарафане вручила ему каравай хлеба, увенчанный резной солонкой. Он оторопело держал хлеб-соль, так что край полотенца купался в пыли; забравшись обратно в кабину он, чертыхаясь, сунул его за сиденье.

Едва процессия расступилась, водитель вдавил ногой газ — и мы помчались. Он нервно поглядывал в зеркало заднего обзора, глядя, как поп махал нам вслед кадилом. Все это немножко напоминало бегство. Я — в который раз — поймал себя на мысли, что так привык наблюдать за жизнью, что уж и не живу, а только лицезрею; меня больше взволновала не причудливость ситуации, а то, как на нее реагируют люди.

Водитель почему-то перестал со мной говорить, словно рассердился. На что? Впрочем, мы уже почти приехали. Мелькнули несколько древних избушек, крытых почерневшей соломой, сразу следом за ними — современный дом из стекла и бетона, затем потянулись улицы, застроенные старинными каменными домами, вперемежку с пятиэтажками. Улицы были усеяны народом, все двигались туда же, куда и мы. Скоро место стало открытым, виден был кремль. Мы обогнули его кругом и заехали внутрь с той стороны, где на другом берегу Волхова видны были развалины торжища. Сразу за воротами машина свернула направо, и остановилась между Софией и звонницей. Водитель выключил мотор, выхватил из «бардачка» скомканные накладные, резко захлопнул дверцу и пошел кого-то разыскивать. Я, разминая затекшие ноги, вышел на воздух.

Толпа вокруг все прибывала. Люди были одеты как в массовке какой-нибудь очередной киноэпопеи Бондарчука — только не понять было, что это за фильм — поскольку одежды были заняты у всех времен. Больше всех было одетых по-нашему, по-советски, много было также крестьян в рубахах навыпуск, и босиком, и в лаптях. Многие надели кумачовые рубахи, господа были в смокингах, дамы — в шляпках и с зонтиками. Я глянул на свои ноги — и хмыкнул. Пожалуй, я в своих болотных сапогах вряд ли обращаю на себя внимание в такой сумятице.

В кузове машины уже хлопотали серьезные, крепкие парни. В пять минут брезент сняли — по толпе прошел вздох. Колокол торжественно отсвечивал своими позеленевшими боками.

Сразу за машиной расстелили белое полотнище, выложили на нем аккуратный круг из деревянных брусков. Колокол осторожно выгрузили подъемным краном и поставили на бруски, отцепили стропы. Подъемный кран и машина отъехали в сторону — перед звонницей остался только колокол и еще длинный стол, покрытый красной скатертью. Стало совсем тесно, меня толкали со всех сторон. Городовые с красными воротниками и милиция с трудом наводили порядок. Генералу в лампасах кто-то отдавил сапог — и он возмущенно перекрикивал гул толпы, побагровев своей бычьей шеей. Бояре в шитых золотом кафтанах молча оглаживали длинные бороды.

Переполненный впечатлениями, я воспринимал все отрывочно, словно во сне. Помню, как митрополит ходил кругом колокола — и опять кропил его святою водой; как человек за столом, покрытом красной скатертью, долго стучал по графину карандашом — а потом сказал речь; как пели гимны. В воздухе реяли стяги всех времен, начиная чуть ли не с Рюрика…

Колокол, притянутый к звоннице множеством веревок, под крики «Ра-аз-два — взя-а-ли!», покачиваясь и вращаясь вправо-влево, медленно, понемножку полз вверх. Скоро он поднялся уже на аршин.

— Стой! — кричал какой-то мужчина в поддевке, — Стой! Крепи веревки!

— Да как крепи, только ведь начали! — раздались голоса.

— А я что могу! — говорил тот плачущим голосом, — вече начинается через десять минут, а у нас еще по плану приветственное слово головы города!

В возникшей неразберихе, когда бубнили сразу множество голосов, вдруг выделился один: «Мужики, а язык когда крепить будем?» Крики и споры как по команде стихли. В самом деле — языка не было. Сбегали к машине — нет, в кузове лежал только брезент, пара досок и бидон из-под солярки.

— А я что, виноват?! Я тут вообще случайно! — ругался шофер и тыкал пальцем в накладные.

Язык, видимо, забыли в Москве.

— Есть начальство, с него и спрашивайте — а мне что загрузили, то и привез! Кто пропил! Я те дам, пропил!..

Разговор чуть не кончился дракой.

— Сраму не имутъ! — шамкал древний старичок, неодобрительно поглаживая бороду, — При Грозномъ, небось, не так было. Знали, чать, почемъ батоги да палки!

— А там в подвале, под детинцем, уже лет сорок какой-то язык лежит, его археологи нашли!

— Айда, братва!

Человек двадцать с гиканьем помчались к детинцу.