Алекс Тарн: Несси

На тюрьму наши преступления не тянули, но без отпусков мы оставались регулярно. Честно говоря, я не сильно этим заморачивалась, в отличие от Светки, которая по пятницам просто с ума сходила от невозможности смотаться в ночной клуб или на дискотеку. Мне же такие развлечения всегда были глубоко до фени, да и по родительскому дому я не слишком скучала. Я думала только о Рани, а с ним мы могли увидеться без проблем – он приезжал прямо на базу, с каким-то специальным пропуском.

Нет ничего более мирного и успокаивающего, чем военная база в шабат: утром выходишь из вагончика, зеваешь, потягиваешься, а вокруг все тихо, чисто и пусто, как школе во время летних каникул. У ворот клюет носом нахохленный дежурный, сквознячок качает распахнутую дверь покинутой кухни, где-то вдали, насилу волоча ноги, бредут к душу сонные девчата из ночной смены, на плацу под выцветшим флагом дремлет непременная дивизионная дворняжка, твердо уверенная в том, что именно она осталась за командира, темнеют окна наглухо запертых кабинетов начальственного блока: все разбежались, во всем мире не осталось никого, только ты и Рани, который вот-вот подъедет на своем старом “эскорте”. Ты и Рани, и почти целые сутки с шестичасовым перерывом на дежурство, который, если разобраться, тоже весьма кстати, потому что нужно же парню когда-то и отдохнуть от твоей ненасытной нежности.

Наш вагончик стоял на отшибе, крайним в ряду таких же, как он, жилых помещений. В середине недели все они были переполнены: по пять-шесть рыл в каждом. Само собой, телевизоры со спутниковыми антеннами, музыка, кондиционеры – совокупное наследство нескольких поколений призыва. Шум, гам, балаган – спать почти невозможно в любое время суток. Зато в шабат, когда народ разъезжался, наступала благословенная тишина. Утром Светка производила рекогносцировку и, вернувшись, сообщала:

– Так. Сегодня можете отрываться по полной. Четыре ближние комнаты заперты.

Или наоборот, злорадно:

– Нынче придется тебе, Анюта, ножку у койки грызть. В соседнем вагончике милуимники ночуют, не покричишь. Хочешь, я лопату принесу?

– Зачем?

– У ней рукоятка деревянная. А об железную-то койку зубы обломаешь.

Я с готовностью смеялась, чтобы хоть немного подсластить Светке пилюлю этой совместной насмешкой над моим почти неприличным по огромности счастьем. Наверное, что-то похожее, хотя и менее остро, чувствует добрый и удачливый богач, случайно оказавшийся в обществе оборванного, больного, озлобленного поражениями бродяги.

– Светочка, – говорила я, стараясь звучать как можно более виновато. – Ты ведь на меня не сердишься, а? Ну что мне для тебя сделать? Ты только скажи, я сделаю.

– Дай внутри себя пожить, – неизменно отвечала она. – Хоть денек. Можно даже в будни.

Тут мы, понятное дело, принимались рыдать – она вовсю, чуть ли не срываясь с катушек, а я потихонечку, не позволяя себе разогнаться, потому что вот-вот должен был подъехать Рани, и мне совсем не улыбалось выходить к нему с опухшей от слез мордой. Наплакавшись, Светка чмокала меня в щеку и уходила, а я снимала с коек матрасы и стелила на полу, и раздевалась, и разглядывала себя в зеркало, и голова моя кружилась от одних только мыслей о нем, если конечно, можно было назвать мыслями эту тягучую смесь полета, удивления и страха.

А потом он стучал в дверь, и я открывала ее, как будто открывала его, и входила в него, как в дверь, и проваливалась в него, как в небо, и приходила в себя только потом, через некоторое время, когда мы оба обнаруживали, что живы, что снова способны на что-то, кроме головокружения, кроме голого кружения на полу нашего воздушного шара, нашего летающего вагончика, крайнего в ряду, где пахло замысловатой смесью духов всех шестерых ночующих здесь девчонок и сапожной мазью, и оружейной смазкой, и тем особенным запахом армейской базы, которым пахнут все армейские базы этого тесного, чудного, летящего к счастью мира.

Мы говорили не переставая – вслух или молча, потому что губы и язык частенько бывали заняты другими делами, но эта их занятость вовсе не отменяла разговора – безмолвного, но живого, слышного и внятного нам обоим. Мы говорили о детях, которые у нас будут. Ведь любовь – это все о детях, которые будут.

– Все-таки дура ты блаженная, – говорила Светка. – Тебе пока надо думать о том, чтобы детей не было, а не о том, что они будут. Вот закончите армию, смотаетесь на полгода в Латинскую Америку, вернетесь, снимете квартиру, поживете лет пять-шесть в свое удовольствие, поженитесь, и тогда уже рожайте, как все нормальные люди.