Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— Так. Случайно, — поскромничал тот.

— Ну да, ну да! Случайно! Знаем! Еще одну! Ставка прежняя?

— Можно удвоить, если хотите, — улыбнулся зять.

Удвоить? А почему бы нет! Давай удвоим, чего мелочиться. Удвоили, — скрепил Аполлон. Он побросал шары в коробку и поставил ее на стол.

— Вот это уже игра серьезная. Вот сейчас продувать не резон, — приговаривал Автономов, составляя неизменный треугольник. Я НАХМУРИЛСЯ. Я ЗАКУРИЛ.

Существует старая фотография, которую изредка извлекаю на божий свет из своего архива, где хранятся всякие любопытные документы, и разглядываю с грустной улыбкой. Эпизод давней плодоносящей жизни! Он, Автономов, и она, Женя Китаева, и я, начинающий Сочинитель, обнявшись, стоим на берегу залива Мордвинова. Стройная Женечка, ослепленная солнцем, смеется. На ней смелый по тем временам купальник, не очень-то скрывающий прекрасные женские тайны. А мы в плавках, подчеркивающих нашу несомненную мужественность. Кто сегодня, когда померкнут море и небо, уединится с Женечкой Китаевой в ее палатке? Я окажусь избранным, а побежденный и оскорбленный Автономов глухой ночью уйдет пешком в город… чудак!

На обратной стороне фотографии умопомрачительная дата: июнь 1969 г.; мы — выпускники тойохарской средней школы № 1. Какая глухомань времени, господи! Глухомань, я сказал? Ошибка. Те молодые годы просматриваются насквозь, как тропинка в светлом березовом лесу, а глухомань — это косноязычное будущее, это невнятные заросли гигантских лопухов, крапивы, репейника, карликового бамбука, угрожающей жизни ядовитой ипритки и, может быть, даже рвотной ипекакуаны, этого кустарника из семейства мареновых, — такое страшное бездорожье в плотной завесе сырого тумана… впору заплутать и сгинуть.

Нынешний Автономов мало напоминал тогдашнего. Он сразу повел в счете, начав с шара под номером 14. Он всадил его в лузу так яростно, что дужка зазвенела, и тонко, заливисто засмеялся. Смех был чужой, не автономовский, смех с какой-то придурью. И тут же почетный рыбовод расправился с чертовой дюжиной — тринадцатым. И тут же крикнул: — Шестого шаром в угол направо! — но шестой отказался идти в угол, а бесшумно прокатившись по полю, встал в опасной близости от средней лузы.

Автономов круто выругался — это при молодом зяте! — и устремился к окну, где стояла неприконченная еще бутылка рислинга. И я стоял тут с нехорошим, хмурым лицом.

— Продуешься, Константин, — каркнул я.

— Продуюсь? Кто сказал? Пока веду. — И он быстро опрокинул в себя бумажный стаканчик с вином.

— Твой зятеск себе на уме. Твой зятек дока еще тот, я вижу.

— Анатоль, не смеши! — Автономов залился своим новым смехом. — Что ты можешь видеть? Ты же абсолютный дилетант! Мне стыдно, что я не дал тебе фору. Надо было дать шара четыре.

— А я закатил в середину, — подал голос от стола Аполлон.

— Да? А я что-то не слышал заказа.

— Прослушали, Константин Павлович.

— Да? Может быть. Какой?

— Шестой. Ваш.

— Ну, это был гиблый шар! Валяй дальше.

— Девятый дуплетом в середину, — распорядился Аполлон.

Я предупреждал тебя, Костя, — сказал я, но он уже устремился к столу.

Заказанный девятый элегантно, иначе не скажешь, с легким поцелуем медной дужки, проник туда, куда ему надлежало. Автономов дурашливо зацокал языком, дурашливо запричитал: — Ой-ей-ей, Аполлоша, какой шарик! — Он на глазах глупел, а вскоре, после еще двух шаров, забитых зятем, заметно занервничал, стал часто, без надобности, по-моему, мелить кий, прекратил свои нелепые шуточки-прибауточки, которыми сопровождал игру. Ему удался длинный накат через весь стол, но чрезмерная, я бы сказал, точность подвела Автономова. А может быть, луза была с дефектом. Маститый шар, а именно двенадцатый, прозвенев о дужку, не упал в лузу, а вновь выкатился в чистое поле. Автономов схватился за голову, ахнул, а его противник, горячо посочувствовав, хладнокровно вкатил беглеца в тот же угол.

ЧТО Я ТЕБЕ ГОВОРИЛ, НЕРАЗУМНЫЙ АВТОНОМОВ? С КЕМ ТЫ ВЗЯЛСЯ ИГРАТЬ? БРОСАЙ КИЙ, БЕДОЛАГА.

Но он закусил удила. На его худом лице обозначились желваки. Он, кажется, оборзел. И он вскоре провел блистательный удар, точный и хлесткий. Но он не рассчитал, и получилось то, что бильярдисты всех времен и народов называют «штанами». Чужой шар — одиннадцатый — вошел в левую угловую лузу, а свой полосатый вкатился в правую. МИНУС ПЯТЬ ОЧКОВ АВТОНОМОВУ, ПЛЮС ПЯТЬ АПОЛЛОНУ. А прекрасный одиннадцатый возвращается в игру. И Автономов теряет удар. И злополучный полосатый ставится в удобную полевую позицию. И бьет теперь Аполлон. И он не упустил своего шанса, причем дважды. Дважды. И дружелюбно предложил: — Надо посчитать, Константин Павлович. По-моему, у меня набралось.