Меир Шалев - Голубь и Мальчик

— Твоя кладовщица просто дура! — сказал Малыш. — Ты пахнешь восхитительно. Теперь я не буду мыть ни лицо, ни руки, пока не закончится война, чтобы твой восхитительный запах помог мне выжить и оставался со мной при каждом вдохе. Полежи со мной еще немного, я скоро должен идти.

Она лежала возле него, его правая рука у нее под шеей, левая рука на ее бедре, его нога между ее ног, ее нога между его.

— Да или нет? — спросил Малыш. — Ты не можешь отпустить меня без ответа.

— Да, — сказала она. — После войны ты вернешься, и да и да и да и да. Да, родим себе сына, моего и твоего. И да, я люблю тебя, и да, я скучаю по тебе уже сейчас, и да, я жду.

Темнота сгустилась. Ночные голоса зоопарка смешались с человеческими голосами города. Заплакал далекий ребенок. Конь заржал на лошадиной ферме. Мужской крик послышался со стороны квартала Кирьят-Меир. Гиена в зоопарке засмеялась, и издали ей ответили пьяная песня по-английски и первые рыдания шакалов, которые в те дни — так ты мне рассказывала — еще можно было слышать в каждом тель-авивском доме.

Еще несколько минут они лежали так, молча обнявшись, слушая ветер в больших сикоморах и шум крови в своих телах, а потом Малыш отодвинулся и сказал, что он должен одеться, скоро вернется командир на мотоцикле забрать его обратно.

— Дай мне голубя, самого лучшего из тех, что у тебя есть.

Она села, оттолкнула его назад, наклонилась и поцеловала в губы, притянула и подала ему его одежду и надела свою.

— У меня есть новая голубка, бельгийка, замечательная летунья, кончила курс с отличием, — сказала девочка. — Но доктор Лауфер не согласится отдать ее. Даже тебе.

Она протянула руку к одному из дремавших голубей и взяла его.

— Она выглядит немного изнеженной, но это самая лучшая голубка в Стране. На прошлой неделе ее запустили из Ханиты, возле ливанской границы, и она вернулась домой через два часа и пять минут.

— Я хочу ее.

— А что я скажу доктору Лауферу? Почтовые голуби не исчезают просто так. Кто-то должен их украсть и не дать им вернуться.

— Именно это и скажи. Что это я украл ее. Но пообещай ему, что она скоро вернется.

— Видишь эту тонкую полоску? Она из Бельгии, но доктор Лауфер сказал мне, что эта полоска — признак того, что ее далекие предки жили в голубятнях султана в Дамаске. Береги ее. Это действительно хороший почтальон.

— С тобой по-прежнему приятно обмениваться голубями, — сказал Малыш. — Дать тебе своего голубя, получить твоего.

Он поднялся, натянул рубашку и набросил на плечи плащ.

— Ты можешь себе представить: есть пары, которые не обмениваются друг с другом голубями и не посылают с ними письма! — сказал он, положил в карман голубку, которую она дала ему, и поцеловал Девочку легким, коротким поцелуем. — Пока, любимая, я бегу. До свиданья.

Ничто в их объятьях не сказало ей, что это их последняя встреча. Ничто в его поцелуе не сказало ей, что она больше никогда не коснется его, кроме как в воображении и во сне. Его удаляющаяся спина, его шаги, торопящиеся к воротам парка, военный плащ, слишком большой, раздражающий до слез и почти смешной, самая лучшая в Стране голубка спрятана в кармане, он держит ее одной рукой, чтобы не трясти на бегу, другой рукой машет на прощанье, не поворачивая голову на бегу, — всё это обещало, что он вернется.

Звери уже утихли. Погрузились кто в отчаяние, кто в сон. Малыш миновал льва, и тигра, и медведя, скрылся за поворотом, что за вольером больших черепах, и на том месте, где он прошел только мгновенье назад, Девочка вдруг увидела всё их будущее, отныне и надолго вперед: вот они вдвоем идут по мостовой между домами кибуца, и маленький мальчик, с еще не известными чертами лица, но уже босыми ногами, топает перед ними по мостовой, одна ступня еще на мягкости травы, другая уже оставляет следы грязи на твердости бетона, и обе чувствуют, как приятно быть разными, отличаться друг от друга. А вот и дом, пришли, вот дверь, вот ключ, открой маме и папе, и войдем. Пухлая ладошка, с ямочками на тыльной стороне, на ручке. Глаза спрашивают: нажать? Мама скажет: здравствуй, дом. Скажи и ты. Дом ответит, как отвечают дома: легким движением воздуха, запахом, эхом, книжной полкой, картиной на стене, кроватью, слегка колышущейся занавеской.

— До свидания, — крикнула Девочка в темноту. Откуда эта слеза, ползущая по щеке?

То был ее правый глаз — он плакал и закрывался, провидя своей слепотой то будущее, которого не может вместить ум и не хочет принять сердце, зовя: «Не уходи!» — крича: «Нет и нет и нет и нет!» — тем единственным способом, которым умеет кричать человеческий глаз, — внезапно подступившей влажностью, набуханием слезы, ее медленным, медленным сползанием.