Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться

Она сидит с закрытыми глазами, бледная. Ей, видимо, страшно. «Уже? — спрашивает. — Можно смотреть?» — «Да, пожалуйста!» — бодро отвечаю я, подцепляя на вилку корейский жареный папоротник. Она открывает глаза и долго, внимательно изучает меня жующего, словно редкостный человеческий экземпляр. «А одеколон вы тоже пьете?» — спрашивает она. Почему-то переходит на «вы» — вероятно, из уважения. «Только «Ожен», и то крайне редко», — отвечаю я, жадно жуя. Аппетит отменный, но закуски маловато. Не мной замечено, что вдохновенное творчество стимулирует пищеварение. А бабулина самогонка действует на меня, растренированного, как сильный электрический разряд: сотрясает голову, заряжает теплом каждую жилку. «Изменяю тебе, Маруся, — беззаботно думаю я. — Ничего, не скучай. Еще встретимся».

Лиза, между тем, хочет знать, всю ли бутылку я собираюсь прикончить. Если таковы мои планы, то ей здесь делать нечего.

«А ты помоги мне», — находчиво отвечаю я, жуя, блаженно улыбаясь, как недоразвитый.

«Такую пакость пить? Извини».

«Откуда тебе известно, что это пакость? Бабка имеет авторский патент. Очень даровитая старуха. Вообще, Лиза, ты меня удивляешь. Ты журналистка, так? Где же твое профессиональное любопытство?»

«Я не обязана травиться».

«Предположим. Ну, а мой профессиональный успех ты можешь отметить?»

«Какой успех? — прищуривается она. — Выдумал свою Марусю?»

«И это тоже. Но есть еще кое-что. — Я встаю и достаю из куртки московское письмо. — Вот, почитай».

Странно, но в последние дни, беззаветно увлекшись Марусей, я совершенно забыл об этом важном письме. Всегда так. Пока рукопись путешествует, я волнуюсь за ее судьбу. Вот и с этим романом. Любопытство к нему сохранится вплоть до превращения его в гранки. Вычитав их, я поставлю на романе крест. Готовая книжка порадует, конечно, но не более того. Ничего не поделаешь, новые привязанности отодвигают старые на дальний план, в тень памяти.

«Хорошо, налей!» — вдруг решительно говорит Лиза.

Я вскидываю на нее глаза от тарелки. Какая она взволнованная, как вдруг преобразилась!

«Ага! — говорю. — Заговорила совесть!»

«Я же не знала, что… Поздравляю!»

«Спасибо, Лиза». — Буль-буль-буль. Щедро лью в чашку.

«Смотри, отвечаешь за меня», — предупреждает она. Это можно понять по-разному. Смотри, похороны за твой счет. Или: смотри, теперь я твоя на всю жизнь, ты за меня ответчик. Словом, с этой минуты она как бы теряет свою гражданскую самостоятельность, свою духовную независимость, отдается в лапы Теодорову. «Что ж, — думаю, — к ответственности нам не привыкать». И предлагаю: «Тарталетку не хочешь?» — подавая ей кусок хлеба с куском ливерки.

Лизонька набирает воздух в грудь (правильно!), закрывает глаза (не правильно!) и одним махом, без всяких предварительных подступов, выдувает, радость моя, граммов так сто неразбавленного, способного гореть самогона. Опрометью бросаюсь я в ванную за водой.

«Вот, — говорю, возвращаясь. — Запей-ка, безумица. Ну, даешь ты однако! Я думал, ты только пригубишь».

Она воду не берет, ничего не отвечает, глаза шальные, жует мою тарталетку, жадно чавкая, — стра-ашно, аж жуть! Наконец, обретает дар речи.

«Наши… университетские… девочки… дуют все подряд, как лошади. Я же… очень разборчивая… правда! Такую мерзость не пробовала, правда. Бедная Россия!..»

«Ого! — мелькает у меня. — Уже, что ли?»

«Бедная, бедная! — продолжает Лиза. — Ведь сопьется от такого пойла. Тебе жаль свою Родину?»

«Искренне, — отвечаю я. — Ты жуй, жуй. Я потому и пью, Лиза, чтобы другим меньше доставалось».

«Правда?»

«Ну да».

«Но ты же талантливый. Ты же себя губишь».

«А Россию спасаю».

«Бедная моя мама! Видела бы она меня. Бедный папа!»

«А кто они у тебя?» — поддерживаю я поток ее внезапных мыслей.

«Научные работники. А вообще они потомственные дворяне. А твои?»

«Разночинцы». — Наливаю себе по новой.

«Я уже пьяна?»

«Еще нет, но бабуля не подведет».

«О, дура! Я же тебя не поздравила по-настояшему». — Порывисто наклоняется ко мне и горячо целует в щеку. Я тут же мгновенно решаю, что нужно сделать для бабки что-нибудь очень хорошее. Принесу ей в следующий раз в благодарность жвачку. Наверно, она ее любит.

«Твое здоровье, Лиза. Хорошо, что отвлекла меня от негодной Маруси».

«Не смей при мне произносить женские имена, слышишь! Я очень ревнивая».

«Ого!» — думаю я.

«Ты знаешь, почему я пришла? — Лиза закуривает. Ох, опасно курить после бабулиного напитка! — Потому что ты сам не пришел. Это очень необычно. Кто меня знает, тот приходит сам. А ты не пришел. Я рассвирепела. Я очень свирепая».