Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

Вагнера укоряли в пренебрежении по отношению к его великим предшественникам. Якобы играть наизусть Моцарта и Бетховена означает проявлять неуважение к этим наидостойнейшим служителям музы. Какая чушь! Но я счастлив, счастлив, что такое обвинение было в жизни Вагнера.

Художник едва ли не подпрыгивал, придя в состояние крайнего возбуждения. Лоб его покрылся испариной, кончики усов дрожали, руки, не останавливаясь, двигались в каком-то хаотичном переплясе. Анне даже стало не по себе, хотя она и привыкла к постоянной смене настроения своего великого собеседника. Дали вдруг остановился и расхохотался:

– Каждый раз не могу удержаться, когда вспоминаю об этом. Нет, право, у меня было много достойных учителей, которые преподносили ханжескому обществу незабываемые уроки. И Вагнер один из них.

Художник внезапно успокоился. Уселся на камень напротив Анны и начал рассказывать историю таким сладким и нежным тоном, которым бабушки читают сказки своим внукам:

– Однажды уже в который раз Вагнеру предъявили претензии в отсутствии на концерте партитуры. В доказательство укоров говорили о том, что это непременно ведет к ошибкам в звучании, к путанице в акцентах и мелодике. Ну и еще наговорили много всякой ерунды. И в следующий раз, когда он дирижировал симфонии Бетховена в Лондоне, на пюпитре действительно лежали ноты. «Знатоки» были в восторге. После концерта окружили Вагнера, и благодарили, и, естественно, не преминули заметить, что с партитурой у музыки «совсем иное звучание». Вагнер все это выслушал, а потом, – Дали сделал эффектную паузу, – продемонстрировал напыщенным советчикам партитуру. То был «Севильский цирюльник», причем перевернутый вверх ногами.

И художник снова засмеялся. Анна вежливо улыбнулась краешком рта. Дали оборвал смех и внимательно посмотрел на нее.

– Оперу «Севильский цирюльник» написал Моцарт.

Девушка покраснела.

– Я не… Мне никто не…

– Проще всего обвинять в своем невежестве кого-то. Между тем нет границ для пытливых умов. Никто не может отнять у человека желание учиться. И если оно есть, то его необходимо удовлетворять. Нет возможности покупать книги – есть библиотеки. Нет средств ходить на симфонические концерты – они бывают бесплатными в соборах. Искусство – такая субстанция, в которой все ингредиенты так плотно перемешаны, что иногда сложно провести границу, где же заканчивается одно и начинается другое. Живопись без музыки скучна, суха, неинтересна. Картина гораздо менее выразительна, чем театральная декорация, которая призвана служить действу, эмоции, перевоплощению. Художник, остановившийся исключительно на картинах, по мнению Дали, утрачивает свою ценность, ибо ничто не может раскрыть его талант лучше и многограннее, чем театр. У композиторов в этом смысле судьба более завидная. Им не надо начинать с картин. И в принципе можно ограничиться в своем творчестве музыкой. Однако их музыка не была бы понятна без балетмейстеров, артистов и художников. Все! – Он отвесил в сторону Анны театральный поклон. – Занавес. Замкнутый круг. Ни одна часть искусства не может быть полностью отделена от другой. Точка.

Он снова опустился на камень.

– А Вагнер, с моей точки зрения, достоин звания величайшего из сюрреалистов. Какое внимание к деталям! Какая борьба за точность образов! Ты знаешь, что премьера его известной во всем мире оперы «Валькирия» едва не сорвалась. Вагнер задумал по сюжету выводить на сцену вороных коней. А дрессированные лошади в королевских конюшнях были исключительно серого цвета. Так Вагнеру было проще отказаться от премьеры, чем сделать образ коней, отличным от своего видения. И знаешь, что случилось в конце концов? – Дали лукаво подмигнул слушательнице. – Лошадей просто перекрасили в черный цвет. И разве это не перформанс, разве не сюрреализм?

Художник помолчал несколько секунд.

– Я нахожу, что мы с господином Вагнером похожи и в своих многочисленных фобиях. Вагнер весьма настороженно относился к числу тринадцать. Считал большой неудачей свое рождение в тринадцатом году. Всегда с горечью говорил о том, что в его имени и фамилии как раз заключается чертова дюжина, и никогда не назначал премьеры своих опер на тринадцатые числа. Он был мастером фобий и великим юмористом. Той же характеристики достоин и Дали. Между нами есть одно существенное отличие. Родина Вагнера долго его игнорировала, между тем как мои отношения с Испанией сложились прекрасно. Но бьюсь об заклад, если бы и мне пришлось быть отверженным в своей стране, я тоже нашел бы в себе силы иронизировать на эти темы. Однажды Вагнера во время концерта похлопали по плечу, и когда он обернулся, некий господин сказал ему: