Джон Ноулз - Сепаратный мир

Но, взглянув в зеркало, не увидел никакого аристократа, ничего даже отдаленно напоминающего того персонажа, которого нафантазировал себе. Я был Финеасом, живым Финеасом. У меня даже на лице появилось его ироническое выражение, печать его язвительной, оптимистической сообразительности. Понятия не имею, почему это принесло мне такое облегчение, но, стоя перед зеркалом в его торжественной рубашке, я подумал, что никогда больше не буду мучиться, пытаясь разобраться в путанице собственного характера.

На ужин я не пошел. Чувство перевоплощения не покидало меня весь вечер, даже когда, раздевшись, я лег в постель. В ту ночь я спал спокойно, и только проснувшись, понял, что иллюзия рассеялась, и я вновь оказался лицом к лицу с самим собой и с тем, что я сотворил с Финни.

Рано или поздно это должно было случиться, и оно случилось тем утром.

– Финни уже лучше! – сказал мне доктор Стэнпоул, стоя на ступеньках часовни и стараясь перекричать заключительные аккорды органа, доносившиеся у нас из-за спины.

Пока я, спотыкаясь, пробирался сквозь толпу хористов в черных рясах, по́лы которых трепетали на утреннем ветерке, слова доктора бесконечно повторяющимся эхом звучали у меня в ушах. Он мог разоблачить меня прямо здесь, перед всей школой, но вместо этого дружелюбно развернул в сторону аллеи, которая вела к лазарету.

– Самые тяжелые дни позади, теперь он в состоянии принять одного-двух посетителей, – добавил доктор.

– А вы не думаете, что он расстроится, увидев меня?

– Тебя? Нет. С какой стати? Я не хочу, чтобы кто-нибудь из учителей хлопал крыльями вокруг него. А вот один-два приятеля пойдут ему на пользу.

– Наверное, он еще очень слаб.

– Да уж, перелом оказался не из легких.

– Но как он… как он чувствует себя сейчас? То есть он более-менее бодрый или?..

– Ну ты же знаешь Финни. – Сейчас я был совершенно уверен, что совсем его не знаю. – Да, перелом у него не из простых, – повторил доктор, – но мы его все же вытащили. Он снова будет ходить.

– Снова ходить?!

– Да. – Теперь доктор не смотрел на меня, и тон его голоса немного изменился. – Со спортом для него покончено после такой травмы. Это точно.

– Но он наверняка сумеет, – воскликнул я, – раз нога на месте и вы не собираетесь ее отрезать – вы ведь не собираетесь, правда? А раз нога на месте и кости срастутся, то он должен стать таким же, каким был, почему нет? Конечно, станет.

Доктор Стэнпоул помешкал, глядя на меня, и сказал:

– Со спортом покончено. Ты как его друг должен помочь ему осознать и принять это. Чем быстрее это случится, тем лучше пойдет процесс выздоровления. Если бы у меня была хоть малейшая надежда, что он сможет больше чем просто ходить, я бы испробовал все возможные способы лечения. Но такой надежды нет. Мне, как и всем, разумеется, ужасно жаль. Это трагедия, но так уж сложилось.

Я схватился за голову, вонзив ногти в кожу, и доктор, желая утешить, положил руку мне на плечо. В этот момент я совсем потерял контроль над собой и, закрыв лицо руками, разрыдался; я оплакивал и Финеаса, и себя, и доктора, верившего в то, что осознать значит смириться. А больше всего я плакал из-за доброты в свой адрес, которой не ожидал.

– Ну это никуда не годится, – сказал доктор. – Ты должен быть бодрым и излучать надежду. Это то, что требуется твоему другу. Он захотел увидеть именно тебя. Ты был единственным, кого он просил привести.

От этих слов слезы мои мгновенно высохли. Я отнял руки от лица и увидел краснокирпичную стену лазарета, мы приближались к этому веселому на вид зданию. Конечно, я был первым, кого он захотел увидеть. Финеас никогда не стал бы судачить у меня за спиной, обвинение он бросит мне с глазу на глаз.

Все происходило очень быстро, мы поднялись по лестнице, и уже в следующий момент я оказался в коридоре, а доктор Стэнпоул подталкивал меня к двери.

– Он там. Я присоединюсь к вам через минуту.

Дверь была чуть приоткрыта, я толкнул ее и замер на пороге. Финеас лежал среди подушек и простыней, его левая нога, огромная, в белых повязках, была подвешена на вытяжке невысоко над кроватью. От стеклянной бутылки, закрепленной в штативе, к его правой руке тянулась гибкая трубка. Внутри меня словно перекрылся какой-то жизненно важный канал, я понял, что сейчас потеряю сознание.

– Ну, входи же, – услышал я его голос. – Ты выглядишь хуже, чем я.

Тот факт, что он был в состоянии шутить, немного привел меня в чувство, я направился к стулу, стоявшему возле его кровати. За минувшие несколько дней он утратил свой загар и, казалось, уменьшился. Он изучал меня взглядом, словно пациента. В его глазах больше не было обычного добродушия, они затуманились, и в них появилось нечто потустороннее. Чуть позже я понял, что он – под действием лекарств.