Джон Ноулз - Сепаратный мир

После этого я стал образцовым учеником. Я и всегда был хорошим учеником, хотя учеба сама по себе не интересовала и не воодушевляла меня так, как Чета Дагласса. Но теперь я стал не просто хорошим, а выдающимся, соперничать со мной мог разве что этот самый Чет Дагласс. Однако я начал замечать, что подлинный интерес Чета к знаниям является и его слабостью. Его порой уводило далеко в сторону; например, он настолько увлекся наклонными плоскостями в стереометрии, что почти провалил тригонометрию, – как и я. Когда мы проходили «Кандида», Чет открыл для себя новый взгляд на мир и продолжал жадно читать Вольтера по-французски, когда класс уже перешел к другим авторам. Да, в этом было его уязвимое место, потому что мне, например, было все едино – что Вольтер, что Мольер, что законы движения, что Великая хартия вольностей, что антропоморфизм, что «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», – над всем этим я работал с одинаковым усердием.

Финни ни о чем таком и понятия не имел, все это было бесконечно далеко от него. В классе он обычно сидел, ссутулившись за партой, с философски-понимающим видом настороженно следил за дискуссией, а когда его самого заставляли высказаться, завораживающая власть его голоса в сочетании с неординарностью мышления рождали ответы, которые часто бывали ошибочными, но которые редко можно было заклеймить как дурацкие. Письменные контрольные были для него катастрофой, потому что он не мог прочесть вслух то, что написал, и получал отметки, позволяющие разве что зачесть результат. Не то чтобы он никогда не работал – работал, но спорадически: время от времени, короткими наскоками. По мере того как длилось то судьбоносное лето, я подтянул свою дисциплину, и Финеас тут же увеличил интенсивность своих учебных «припадков».

Все это было мне совершенно очевидно. Я все более и более уверенно шел к тому, чтобы стать лучшим учеником школы; Финеас, без всяких сомнений, был лучшим спортсменом, таким образом мы делались равными. Но если он оставался очень слабым учеником, то я был вполне приличным спортсменом, и если все это бросить на чашу весов, то они определенно склонялись в мою сторону. Очередные атаки школьной программы были с его стороны чрезвычайными мерами спасения. Я удвоил свои усилия.

Удивительно, как хорошо мы ладили в те недели. Иногда я ловил себя на том, что бездумно соскальзываю в былую привязанность к нему, и почти не вспоминал о его предательстве. Мне трудно было вспоминать о нем в летние дни, сменявшие один другой, когда сверху лилось лучезарное сияние и утренний воздух наполнялся не поддающимся описанию ощущением распахивающейся жизни, кислородного опьянения, по-северному языческого восторга, какого-то сияющего ореола, какого-то чувства, настолько бессмысленно многообещающего, что от испуга я падал обратно в кровать. Трудно было помнить о нем в пьянящей и чувственной чистоте таких утр; и я забывал, кого ненавижу и кто ненавидит меня. Мне хотелось плакать от внезапных приступов беспричинной радости или невыносимого ожидания, или оттого, что те утра были для меня чрезмерно наполнены красотой, ведь я все равно знал: и в таком прекрасном мире слишком много ненависти.

Лето лениво тащилось вперед. Никто не обращал на нас никакого внимания. Однажды я поймал себя на том, что описываю мистеру Прадомму, как мы с Финеасом спали на пляже, и он, казалось, слушал с большим интересом, вникал в подробности, но при этом упустил главное: что мы откровенно нарушили одно из основных правил школы.

Всем было все равно, никто, в сущности, не следил за нашей дисциплиной, мы были предоставлены самим себе.

Наступил август, добавив великолепия нью-гемпширскому лету. В начале месяца выдалось два дня, когда лил мелкий затяжной дождь, а после все стало прощально пышным. Ветви старых деревьев, которые я обычно видел либо полуоблетевшими, либо совсем голыми во время зимних семестров, теперь разве что не ломались под тяжестью буйной густой листвы. Маленькие проплешины на земле, за которыми никто не ухаживал, неожиданно превратились в цветники, неведомого происхождения подлесок вокруг спорткомплекса и река расцветились яркими красками. В воздухе ощущалась потаенная свежесть, словно посреди лета вздумала вернуться весна.

Но экзамены были на носу. Я оказался не готов к ним настолько, насколько мне хотелось бы. Союз самоубийц продолжал собираться каждый вечер, и я исправно присутствовал на сходках, потому что не хотел, чтобы Финни раскусил меня так же, как я раскусил его.