Сюльви Кекконен - Амалия

— А в Ийккала вообще нет и не было никакого сада, — замечает Амалия. — Я просто не успевала ухаживать за цветами. В жаркое лето, бывало, и огород некогда полить, да и сил не хватает, чтобы после целого рабочего дня натаскать достаточно воды... Я, конечно, буду рада цветам, если Сийри будет их сажать и поливать.

Теперь невестка краснеет и умолкает. Возможно, и она наконец почувствовала, что уже достаточно хорошо представилась.

Но не все в Сийри огорчает Амалию. Постепенно она убеждается, что Сийри энергична, и Амалии приятно видеть, как молодая хозяйка одна справляется с дойкой, если Амалии надо пойти в Ээвала или куда-нибудь в гости.

На лето в Ээвала приехала семья Пааво. Кертту похудела и стала еще бледнее, чем раньше. Она страдает головокружениями. Доктор сказал, что это от малокровия и усталости. Кертту не решается выйти с сыном на лодке в озеро проверить сети, не может грести, не может вытащить рыбу из воды и Маркку тоже не позволяет вытаскивать: боится, что мальчик упадет в воду или перевернет лодку.

После вечерней дойки Амалия обычно оставляет молодых дома, а сама зовет Маркку, и они вдвоем отправляются на лодке: она гребет, а он забрасывает блесну. Теперь наконец уже есть новые лодки — и на берегу Ийккала, и в Ээвала. Красивые и легкие на ходу лодки делает знаменитый мастер их прихода. Не диво, если он порою и прихвастнет, говоря, что «никто не ждет хорошего слишком долго».

Маркку и сам уже может держать весла в руках. Скоро он научится хорошо грести и подхватывать сачком рыбу, пойманную на блесну. Однажды Маркку сам втащил на борт двухкилограммовую щуку, и это очень обрадовало мальчика.

В конце сенокоса Кертту простудилась и теперь лежит в постели. Испытывая облегчение от того, что она может покинуть свой дом, Амалия перебирается в Ээвала, чтобы ухаживать за больной, и устраивает себе постель в той самой комнате, где до рождения Антти была ее спальня. Тогда ей до боли в сердце хотелось иметь поскорее собственный дом, в котором она одна была бы хозяйкой. В Ээвала после смерти матери появилась экономка, женщина средних лет. И Амалии было трудно тогда вести хозяйство вместе с ней. Никакая работа, выполненная Амалией, не нравилась женщине. Тесто она замешивала или слишком жидко, или слишком круто, щелок для стирки разводила чересчур крепко или же недостаточно давала прокипеть белью. Амалия чувствовала себя подавленной и всеми способами старалась поскорее переехать в Ийккала. Вскоре после переезда экономка тоже уехала из Ээвала. И тогда отцу, в последние годы его жизни, досталось гораздо больше хлопот по дому, чем за все прошлые годы. А теперь, когда в Ийккала появилась невестка, умение Амалии готовить пищу снова стало подвергаться критике. Мать Сийри делала котлеты совсем не так, как Амалия; у купца масло замешивали в сдобное тесто раньше, чем сахар, и даже молодую картошку клали в холодную воду. Амалия на замечания Сийри никогда не отвечала, хоть и чувствовала, что та ждет ответа. Возможно, невестка делала замечания просто лишь бы поболтать и, вероятно, охотно поссорилась бы немножко. Она и с Антти, видимо, постоянно ищет ссор по пустякам, а затем тут же старается помириться.

Амалия чувствует, что в жизни Ийккала наступила перемена, только еще не знает, как ей к этому относиться.

У молодых свои планы, свои мечты. Амалия пытается понять Сийри, пытается представить себе ее прежнюю жизнь. Но, кроме ее рассказов о том, что отец вечно сердится, мать плачет, а у купца хорошо, весело, понять ничего нельзя.

Ведь у каждого человека от разных обстоятельств и причин рождаются мнения, взгляды, которые затем формируются и редко меняются. Амалия чувствует, что ее существование в Ийккала вдруг стало шатким. Словно она какая-то жалкая лодчонка, которую порывом ветра сорвало с привязи, и понесло, и кружит... Сийри молода, еще совсем ребенок, — пытается убеждать себя Амалия. Но невестка, несмотря на всю свою откровенность — а может, именно в силу этой безграничной откровенности, — остается чужой...

Амалия лечит Кертту горячим молоком с луком и скипидарными повязками. Кертту довольна.

— Приезжай, Амалия, к нам в Хельсинки, — говорит она, — приезжай прямо как домой. С тобою я, наверно, и не болела бы, не знала бы ни головокружений, ни мигрени. И даже за Маркку я не боялась бы... Мне всегда страшно, что он попадет в какую-нибудь уличную катастрофу. Об этом я даже Пааво не смею слова сказать. Он сразу злится или тащит меня к доктору. Я и его боюсь: спрашивает, спрашивает меня о таких вещах, о которых не говорят. По крайней мере я не могу о них рассказывать, может быть, я слишком старомодно воспитана...