Дэвид Лодж - Терапия

В результате я с удивлением и смущением обнаружил, что не испытываю желания преследовать амурную цель поездки, и когда прекрасная Саманта бесстыдно предложила мне все наслаждения, которые могло подарить ее великолепное тело, я не смог воспользоваться ситуацией. Что-то меня удерживало, и это был не страх импотенции или обострения боли в колене. Назовите это совестью. Назовите это Кьеркегором. Они соединились. Я думаю, что Кьеркегор - это лучшая часть меня, которая стремилась вырваться наружу, и в Копенгагене ей это наконец удалось.

Где-то в своем «Дневнике» Кьеркегор говорит, что когда он узнал о помолвке Регины со Шлегелем и осознал, что потерял ее безвозвратно, то «испытал следующее чувство: ты бросаешься или в дикий разгул, или к религиозному абсолюту». Моя лихорадочная, идиотская одиссея после ухода Салли, когда я отчаянно пытался переспать по очереди то с Эми, то с Луизой, то со Стеллой и с Самантой, была попыткой удариться в дикий разгул. Но когда она потерпела крах, религия не стала для меня практически осуществимой альтернативой. Все, что я мог сделать для облегчения своего состояния, - пить и вести дневник. Кстати, какое-то время Кьеркегор ничего не мог делать - только писать. (Возможно, он тоже пил, меня бы это ничуть не удивило.) Только его последние книги, те, что он опубликовал под своим настоящим именем, могут быть названы «абсолютно религиозными», и, честно говоря, я нахожу их скучными. От одних названий воротит: большинство начинаются со слов «Поучительная беседа». Его работы, вышедшие под псевдонимами, особенно те, что он написал сразу после разрыва с Региной, назвавшись Виктором Эремитом, Константином Константиусом, Йоханнесом де Силенцио и другими причудливыми вымышленными именами, совсем другие и гораздо интереснее: это своеобразная попытка примириться со своим опытом, принять последствия своего собственного выбора путем подхода к материалу окольным путем, косвенно, через вымысел, скрываясь под масками. Полагаю, подобный импульс двигал и мною, когда я решил писать монологи. Драматизированные монологи, кажется так их называют, потому что они адресованы кому-то, чьи реплики лишь подразумеваются. Я вспомнил это из учебника английского за пятый класс. Мы должны были выучить наизусть такой монолог из Браунинга «Покойная герцогиня»:

А вот моя последняя жена -

Здесь как живая предстает она;

Лишь день, что чудом я назвать бы мог,

Трудился фра Пандольфо - вот итог.

Герцог - безумный ревнивый муж, который, как потом оказывается, убил свою жену. Разумеется, я никогда бы не убил Салли, но временами был близок к тому, чтобы ударить ее.

В какой-то мере эта идея принадлежала Александре, хотя вряд ли она представляла, какой словесный поток обрушится на нее и какую форму он примет. Я пошел к ней в состоянии тупого отчаяния примерно неделю спустя после возвращения из Копенгагена. Я как национальная экономика: падение не состоялось, но депрессия продолжается. Возвратился я из Дании последним рейсом - мне понадобилось несколько часов, чтобы найти могилу Регины, плоскую плиту, совершенно неухоженную, что весьма прискорбно, но, с другой стороны, настоящий памятник этой женщине воздвиг Кьеркегор в своих произведениях. В тот день правительство объявило, что рецессия закончилась, правда, никто этого не почувствовал. Может, производство и возросло на 0,2 процента, но миллионы людей по-прежнему оставались безработными, а сотни тысяч - в капкане отрицательного права выкупа.

Я засел в своей квартире, как медведь в берлоге. Не хотел, чтобы меня узнавали на улице. Жил в страхе, что встречу кого-нибудь из знакомых. (Кого угодно, кроме Грэхэма, конечно. Когда одиночество становилось невыносимым, я приглашал его на разговор под чашку чая или какао. По вечерам он всегда здесь, начиная с девяти часов, а иногда и днем тоже. Он стал кем-то вроде сидячего квартиросъемщика.) Я был совершенно уверен, что мои друзья и знакомые все время только обо мне думают и разговаривают, потешаясь над карикатурой в «Паблик интерест». Когда я поехал на прием к Александре в Раммидж, то взял билет второго класса и сидел в поезде в темных очках, надеясь, что контролеры меня не узнают. Я не сомневался, что они тоже читают «Паблик интерест».

Я спросил у Александры насчет прозака. Она удивилась.

- Мне казалось, что вы противник медикаментозного лечения, - заметила она.

- Говорят, что это нечто совершенно новое, - сказал я. - Не возникает привыкания. Нет побочных эффектов. В Штатах его принимают даже те, у кого нет депрессии, потому что от него у них поднимается настроение.