Артур Дойл - Происшествие в Вистерия-Лодж

Как значится в моем блокноте, то было холодным ветреным днем в конце марта 1892 года. Когда мы завтракали, Холмсу принесли телеграмму, и он сразу же нацарапал ответ. Мой друг ничего не сказал по этому поводу, но видно было, что полученное известие занимает его мысли, — он с задумчивым лицом стоял у камина, курил трубку и время от времени поглядывал на телеграмму. Внезапно он повернулся ко мне, и в глазах его появился озорной блеск.

— Полагаю, Уотсон, вас теперь можно считать литератором, сказал он. — Как вы понимаете слово «гротеск»?

— Что-то странное, необычное, — откликнулся я.

Холмс покачал головой:

— Здесь явно имеется в виду нечто большее. Чувствуется скрытый намек на что-то трагическое и ужасное. Если вы припомните некоторые из историй, которыми вы пугали долготерпеливую публику, то поймете, как часто гротеск перерастает в преступление. Вспомните то небольшое дельце с лигой рыжеволосых. Сначала это был сплошной гротеск, а вылилось все в отчаянную попытку ограбления. Или другой пример: наиболее гротескное из наших дел, случай с пятью зернышками апельсина, подоплекой которого оказался заговор убийц. Так что слово «гротеск» заставляет меня теперь быть настороже.

— А что, в тексте есть это слово? — спросил я.

Холмс прочел телеграмму вслух.

«Со мной только что произошла невероятная и гротескная история. Можно ли обратиться к вам за советом?

— Мужчина это или женщина? — спросил я.

— Ну, разумеется, мужчина. Ни одна женщина не стала бы посылать телеграмму с оплаченным ответом — она просто пришла бы сама.

— Вы его примете?

— Дорогой Уотсон, вы же знаете, как я скучаю с тех пор, как мы упрятали в тюрьму полковника Каразерса. Мой мозг подобен гоночному мотору, который разлетится на куски, если не будет выполнять работу, для которой предназначен. Жизнь стала скучной, в газетах пусто, риск и романтика, похоже, перевелись в уголовном мире. А вы еще спрашиваете, готов ли я заняться новым делом, каким бы тривиальным оно ни грозило оказаться. Но вот, если не ошибаюсь, и наш клиент.

На лестнице послышались размеренные шаги, и через несколько мгновений в комнату, постучавшись, вошел крепкий высокий мужчина с седыми бакенбардами, имевший весьма серьезный и респектабельный вид. Жесткие черты его лица и напыщенные манеры выдавали всю историю его жизни. От самых гетр до очков в золотой оправе это был консерватор, примерный прихожанин, образцовый гражданин, последовательно и скрупулезно соблюдавший все общепринятые установления. Какие-то удивительные события, однако, лишили его обычного самообладания и оставили на нем заметные следы в виде растрепанных волос, пылающих век, беспокойного взгляда и суматошных жестов. Он сразу же заговорил о своем деле.

— Со мной случилось совершенно необычное и неприятное происшествие, мистер Холмс, — сказал он. — В жизни не оказывался в подобных случаях. Это просто возмутительно и ни на что не похоже. Настоятельно прошу дать мне хоть какие-то разъяснения.

Он надулся и пыхтел от гнева.

— Ради Бога, присядьте, мистер Скотт Экклз, — успокаивающим тоном произнес Холмс. — Прежде всего хочу спросить: почему вы пришли именно ко мне?

— Понимаете, сэр, это дело. Похоже, не из тех, которыми занимается полиция, и все же, когда вы узнаете факты, то поймете, что я не мог оставить все так, как есть. Частные детективы — люди, к которым я не питаю абсолютно никакой симпатии, но все же, услышав ваше имя…

— Понятно. Тогда следующий вопрос: почему вы не пришли сразу?

— Что вы хотите этим сказать?

Холмс взглянул на часы.

— Сейчас пятнадцать минут третьего, — сказал он. — Телеграмму вы отправили в час, но, глядя на ваш наряд и внешний вид, трудно не понять, что ваши неприятности начались еще утром, когда вы проснулись.

Наш клиент пригладил растрепавшиеся волосы и провел рукой по небритой щеке.

— Вы правы, мистер Холмс. Мне и в голову не пришло привести себя в порядок. Я был очень рад, что выбрался из этого дома. Потом я, прежде чем ехать к вам, пошел к владельцам дома, и они сказали, что мистер Гарсия всегда регулярно вносил арендную плату и что в Вистерия-Лодж до сих пор все было в порядке.