Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии

К тому времени как Мария и Фотини подошли к дому, Стефанос уже выгрузил тюки, которые теперь стояли у двери в прихожей. Мария вошла в дом и почувствовала, как по спине у нее побежали мурашки. Со дня ее отъезда ничего здесь не изменилось. Все стояло на своих местах, как и всегда: все та же вышивка с гостеприимным «Калимера» («Доброе утро»), которую мать закончила как раз к свадьбе, висела на стене напротив двери, приветствуя посетителей; хорошо знакомый Марии набор кухонной утвари висел над печью, а привычный комплект фарфоровых тарелок с цветочным узором выстроился на полке. Скоро Мария достанет из одной из своих коробок несколько таких же тарелок и чашек, и части сервиза вновь соединятся.

Даже в такой солнечный день в доме было сумрачно. И хотя все знакомые предметы по-прежнему были на месте, сам дом, казалось, пропитался безмерным отчаянием, которое жило здесь. Его стены излучали одиночество, в котором отец прожил предыдущие несколько лет. Все казалось прежним, но только казалось…

Когда несколько мгновений спустя вошел Гиоргис, он увидел в доме Стефаноса, Фотини, Петроса, Матеоса с букетиком цветов и Марию. Наконец-то отдельные осколки его прошлой жизни возвращались на свои места! Его красавица дочь стояла перед ним – одна из трех женщин, изображенных на фотографиях в рамках, на которые Гиоргис смотрел каждый божий день. В его глазах она была еще прекраснее, чем когда-либо.

– Что ж, мне пора, – сказала Фотини. – Надо готовить еду. Увидимся на площади?

– Спасибо тебе за все. Как хорошо, что мне удалось вернуться к старым друзьям. И к новому другу тоже! – сказала Мария, глядя на маленького Матеоса, который наконец собрался с духом, чтобы шагнуть вперед и отдать ей цветы.

Мария улыбнулась. Это были первые цветы, которые она получила от кого-то с тех пор, как Маноли подарил ей букет года четыре назад – всего за неделю до того, как она отправилась в Ираклион сдавать анализы на лепру. У девушки стало еще теплее на душе.

Полчаса спустя, надев другое платье и расчесав волосы так, что они заблестели ярче зеркала, Мария почувствовала, что готова выйти из дому под любопытные взгляды односельчан. Она знала: кто-то встретит ее радушно, но большинство будут придирчиво рассматривать ее, выискивая признаки болезни. Их ждало разочарование – болезнь не оставила на теле Марии следов. Некоторые из островитян пострадали намного сильнее: кто-то всю жизнь будет ковылять на искалеченных ногах, а кто-то потерял зрение и теперь будет зависеть от родных. Впрочем, у многих язвы исчезли, уродливые пятна на коже побледнели, хотя все еще были заметны, а в те части тела, которые немели, вернулась чувствительность.

Мария с отцом пошли на площадь вместе.

– Мне слабо верится, – заявил Гиоргис, – но твоя сестра сказала, что, возможно, придет этим вечером. Вчера я получил от нее записку.

– Анна? – спросила Мария в изумлении. – И Андреас тоже?

– Так она написала в записке. Наверное, хочет поздравить тебя с возвращением.

Он был не прочь восстановить отношения со старшей дочерью и предположил, что Анна сочла этот праздник удачным моментом, чтобы сгладить свое некрасивое поведение в последние несколько лет. Если бы ему удалось вернуть двух дочерей вместо одной, это сделало бы его счастливым. Но Марию возможность встретиться с Анной этим вечером совсем не радовала. Сегодня ей нужен был праздник, а не примирение с сестрой: для нее главным было то, что все обитатели Спиналонги наконец-то получили свободу.

Тем временем в Элунде Анна готовилась к празднеству в Плаке, аккуратно закалывая волосы и тщательно нанося помаду, чтобы контур точно повторял изгиб ее полных губ. Сидя на коленях у бабушки, София сосредоточенно наблюдала за тем, как ее мама накладывает на лицо макияж. В конце концов щеки Анны стали яркими, как у куклы.

В комнату размашистыми шагами вошел Андреас.

– Ты что, еще не готова? – не глядя ни на жену, ни на дочь, холодно спросил он.

– Почти, – ответила та и поправила перед зеркалом тяжелое бирюзовое ожерелье.

Затем подняла голову, чтобы в полной мере насладиться своим отражением в зеркале, и окутала себя густым облаком французских духов.

– Идем мы или нет? – повторил Андреас.

Но Анна, казалось, даже не заметила ледяного тона мужа – в отличие от Элефтерии. Пожилую женщину привело в замешательство то, как ее сын обращался к жене. До этого она никогда не слышала в его голосе такого холода и не замечала, чтобы он бросал на жену столь мрачные взгляды.