Грэм Джойс - Дом Утраченных Грез

Он любил ее. И это был ад.

Майк встал и вышел из таверны, не расплатившись. Официант пожал плечами и убрал его пустой стакан, посмотрев, как Майк плетется на пляж, и подумав: «Еще вернется». Спустившись на пляж, Майк сбросил ботинки. Идти по песку было тяжело. Женщина подозвала к себе детей, игравших рядом. Он свирепо посмотрел на нее, стаскивая носки. Солнце было как горячий воск. Песок обжигал подошвы. Майк расстегнул рубашку и растянулся на песке лицом к солнцу. Спустя несколько секунд он заснул.

Когда он проснулся, пляж был пуст, солнце уже закатилось. Сиреневая вода тихо лизала песок в нескольких ярдах от его ног. Он сел. Голова трещала. С трудом поднявшись, он стряхнул песок с рубашки и брюк. Песок налип и на потное лицо. Он ощупал карман, но ключа от дома не было.

Он выбрался на дорогу и остановился в смятении. В этот момент мимо проезжали Кати с Василисом. Они остановили машину, Кати с обеспокоенным видом подошла к Майку и взяла его за подбородок. Смахнула с лица прилипшие песчинки.

– Неважно выглядишь, Майк.

– Я потерял ключ.

– Когда ты ел в последний раз? Мы как раз едем ужинать. Поехали с нами. Втроем будет веселей.

– Да, – поддержал ее Василис. – Поехали с нами.

– Нет. Я потерял ключ. – Он отступил назад, но Василис пошел за ним.

– Сегодня мои именины. Праздник. Присоединяйся к нам.

Майк выставил руки, останавливая его. Он не нуждался в них. Не нуждался в их сочувствии. Не хотел быть с ними. Он отпрыгнул назад и потрусил прочь. Они в изумлении смотрели на него.

– Нет, – повторил он. – Я потерял ключ от дома.

– Ким там будет, – крикнул ему вслед Василис.

Майк притворился, что не слышит. Он нырнул в бар «Черная орхидея». От ультрафиолетовой трубки света было не больше, чем на сумеречной улице. Это было под стать его настроению. Он взгромоздился на высокий табурет у стойки и потребовал импортного пива у Панайоты, развязной молодой барменши в бейсбольной шапочке. Она открыла ему бутылку и подмигнула. Бар заполнился молодыми парами, обгоревшими днем и объевшимися жирной мусаки в обед. Все были в праздничной одежде, только что из чемоданов. Женщины обнажили ноги, мужчины – мускулистые руки. Майк смутился из-за своего непрезентабельного вида. Но тут он рыгнул, и смущение как рукой сняло.

В ультрафиолетовом свете бара эти посетители казались ангелами: загорелые, цветущие, белки их глаз сверкали, как у фигур на византийских фресках в церкви. Они разговаривали между собой на разных наречиях. Майк прислушался к гомону их голосов, и это было все равно что слушать абракадабру небесного воинства.

– К черту святых! К черту ангелов! – сказал Майк, обращаясь ко всем обитателям бара, вместе взятым.

Окружающие сделали вид, что не услышали его. Панайота поставила перед ним еще бутылку.

– От ангела.

– То есть от тебя? – несвязно проговорил он.

– Помолчи, – сказала Панайота.

– Пошли на праздник. Сегодня день святого Василиса. Соглашайся.

Панайота обслужила двух посетителей, пока решала, принять или нет приглашение.

– О'кей. Я освобождаюсь в десять.

Майк выпил еще четыре или пять бутылок, дожидаясь, когда Панайота покинет свой пост за стойкой. Василис сказал, что Ким будет на празднестве, поэтому хотел пойти туда, хотя самое большое, на что можно было рассчитывать, это занять столик и наблюдать за ней издалека. Но только если он будет не один.

Он внимательней посмотрел на юную гречанку, стильно смешивавшую «текила санрайз» и «блю леди». Панайота, афинская студентка, которая летом подрабатывала в баре своего двоюродного брата, была миниатюрной и хорошенькой девушкой с песочного цвета кожей и безупречными жемчужно-белыми зубами. Она была чиста, как горная фиалка в росе. В светлом ее взгляде читались невинность и смутное сознание своей обольстительности.

«Посмотри на себя, – думал Майк, – ты, потрясающе прекрасная девственница. Ты сохранишь себя для мужа, и он загонит в тебя твою девственность в первую ночь после свадьбы, и ты сразу же понесешь. Потом ты раздуешься, как футбольный мяч, и тебе никогда не придет в голову позаботиться о том, чтобы вернуть себе прежнюю стройность. Потом, как у других толстых гречанок, у тебя вырастут пушистые усики на верхней губе, и никто никогда не узнает, что когда-то ты смеялась, как колокольчик, и смешивала коктейли в баре, освещенном мягким светом».

Она заметила, что он смотрит на нее, и захотела узнать, о чем он думает.

– Так, о всяких неприятных вещах, – ответил он.