Грэм Джойс - Дом Утраченных Грез

Майк отсутствовал уже третью ночь, и Ким начала серьезно беспокоиться. Ее тревога постоянно росла. Первой ее реакцией на исчезновение Майка было раздражение его ребяческим поведением. Она знала, что он считает, будто она флиртовала с Георгосом, официантом, в отместку за его связь с Никки, хотя он не имел никакого представления о том, что было или чего не было той ночью. И, в свою очередь, ответил тем, что всю ночь где-то шатался, не вернулся домой.

Это разозлило ее. Он сводит счеты. И она едва не дала себе ввязаться в эту игру – чтобы выиграть. Она знала, что может победить; знала, что легко могла бы подкрепить делом сплетни, которые Лакис пытался распускать о ней по деревне, – если бы захотела.

Но не этого она хотела. Не интрижки с Георгосом. Он понадобился ей на несколько мгновений, чтобы утешиться, и теперь официант испытывал разочарование. Он не мог отпустить ее так просто. Она оскорбила его гордость, и все это обернулось новыми неприятностями. Так что в первую ночь после бегства Майка в горы – а она считала это именно бегством – она еще не тревожилась. Пусть его поиграется.

Потом женщины в лавке напугали ее этой историей с Манусосом. Они сказали, что он ненормальный. И опасен. Даже предположили, что он убийца, избежавший возмездия. Каких только диких предположений она не строила относительно того, зачем пастух мог увести Майка в горы! И не было ли все его предшествующее поведение лишь средством убаюкать их бдительность?

Что больше всего тревожило, так это то, что Кати и Мария не рассказали всего. Недоговорили чего-то крайне важного в этой истории, о чем можно было лишь гадать. Она знала: Мария хотела это сказать, но Кати не дала. Все ее попытки догадаться, в чем дело, неизменно приводили к тревожным подозрениям, что за пастухом водится нечто такое, о чем обитатели маленькой деревушки не хотят сообщать посторонним. Некая тайна, с которой они готовы жить, хотя бы и с риском для себя.

Тогда-то ей и стал снова сниться тот сон. Верней, сначала это был не сон, а мимолетное видение, галлюцинация, когда она сидела в патио, ожидая Майка, злясь на него за то, что приходится сейчас переживать, страстно желая, чтобы он вернулся. Она читала при свете масляных ламп и время от времени поглядывала на берег. И вдруг ощутила: что-то стало сгущаться в ночном воздухе. Та же липкая молочная глазурь, что залила ее и сад в предыдущий раз. Во рту ощущался уже знакомый металлический привкус. Она подняла глаза.

В темноте, роем мотыльков, облачком, мерцали огоньки. Оно было как живое, это прозрачное видение. У нее на глазах они пришли в движение, перестроились и, увеличившись в размере, как горящие факелы, друг за другом поплыли к дому.

Через миг видение исчезло. Молочная дымка рассеялась Остались только свет луны да чернота ночного моря, но Ким была напугана. Напугана настолько, что захотела, чтобы Майк был сейчас рядом с ней.

Она ушла в дом и заперла дверь – не от Майка, а от того, неназываемого. Ночью ей вновь приснился тот сон. Она опять увидела мерцающие огоньки, но теперь это видение наложи лось на еще более ранний сон: безумные женщины, пляшущие и бьющие в барабаны в горах.

Огоньки в ее сне превратились в янтарно освещенные нагие тела женщин, колотящих в черепа-барабаны, пьющих ритуальное зелье, валящихся на землю в эпилептических конвульсиях. Потом женщины вооружились пылающими головнями, и она, Ким, была одной из них. И когда они спускались с горы, нагие, высоко держа факелы, в их сердцах было убийство, убийство и мерзкое вожделение. Но во сне что-то изменилось. Женщины вошли в современный мир, и то место было деревней, а тропа, по которой они шли, тропой к этому дому. И тут Ким проснулась от собственного крика.

Как ей хотелось, чтобы Майк был рядом в этот момент! Ей было до того не по себе, что она встала и вышла наружу. В патио она снова зажгла лампы, хотя луна была достаточно яркой и все вокруг ясно видно. Она спустилась на берег и села в лодку, в которой всегда чувствовала себя странно уютно. В ней она сидела в ту ночь, когда скорпионы выгнали их из дома. Тогда Майк обнимал ее, налил ей стакан вина.

Скорпионы и жуткие сны. То и другое выгоняло ее из дома.

На третий день она до вечера ждала, не появится ли Майк. Когда начало смеркаться, Георгос, официант, мучающийся от любви, прокрался по тропе, прячась за живой изгородью. Тихо позвал от ворот.

– Я предупреждала, чтобы ты сюда не приходил, – сказала она недовольно. – Зачем явился? Не хочу, чтобы ты показывался тут.