Хавьер Мариас - В час битвы вспомни обо мне...

– Да, помню, – сказал Деан, – был какой-то звонок. – Он снова провел рукой по щеке, словно вдруг обнаружил, что забыл побриться. На самом деле выбрит он был тщательно. – Но тогда было уже все равно. Было уже поздно. Все уже случилось, и я уже обо всем знал. Два несчастья вместо одного. Впрочем, одно из них до той минуты было не просто несчастьем.

– Может быть, вы сядете? – спросил я. Он и так был высокий, к тому же стоял – я казался себе совсем маленьким. – Я плохо вас слышу и не все понимаю.

– Мне так лучше. Я сидел весь день на работе, – ответил он. У него были волосатые руки. Он почесывал правую руку крепкими пальцами левой (наверное, она занемела – он слишком долго опирался на нее). – И слышишь ты меня хорошо. А вот понимать действительно не понимаешь. Ты не знаешь моей половины этой истории, как раньше я не знал твоей – до вчерашнего дня я мог только догадываться. Твоя половина и моя не дополняют друг друга и не составляют единого целого, они просто случайно пересекаются. Лучше сказать, твоя история пересекает мою. Моя произошла потому, что я ничего не знал, а вот твоя ее пересекает. О некоторых вещах лучше узнавать сразу. Если бы ты кому-нибудь позвонил в ту ночь и тот человек известил бы меня!

(«Нам невыносима мысль о том, что близкие могут не знать о нашей беде, что они хотя бы одну минуту пребывают в неведении о переменах в нашей жизни: полагают, что мы женаты, хотя мы уже овдовели, что у нас есть родители, – а мы уже сироты, что рядом с нами есть кто-то близкий, а нас уже бросили, что мы здоровы, а мы в это время заболели. Или считают, что мы живы, а мы уже умерли».)

– Я вас не понимаю, – снова сказал я, и на сей раз это была не совсем правда.

Он помолчал несколько секунд, провел рукой по расчесанным на косой пробор волосам (раньше так причесывали детей, наверное, с тех пор он так и причесывается), и, когда он заговорил снова, голос его звучал еще глуше, ои стал еще более низким, ржавым и хриплым, словно Деану мешала говорить застарелая астма или на голове его был шлем:

– Сейчас поймешь. Сейчас я расскажу тебе, что случилось за то время, пока я не знал о смерти Марты, расскажу, что я сделал за это время и чего не сделал, что готов был сделать и что случилось без моего участия. Твоей вины в этом кет, ты тут ни при чем, в этом никто не виноват. Стечение обстоятельств. Это произошло, вот и все. Может быть, это судьба. Не все и не всегда происходит только из-за того, что кто-то вмешался в ход событий, потому что чего-то хотел и к чему-то стремился. Но нередко к тому, что происходит с нами, оказываются причастными другие люди, иногда даже не подозревая об этом, чаще всего не имея даже возможности когда-нибудь узнать об этом. Ты, сам того не подозревая, оказался участником моей истории. Мы незнакомы, я для тебя никто, но сейчас ты узнаешь обо всем, и лучше тебе об этом узнать – тогда ты сможешь понять меня. Я не буду тянуть, не бойся, это не очень длинная история, и рассказываю я быстро.

«У него тоже на душе тяжкий груз, – подумал я, – он тоже во власти чар и хочет, чтобы они поскорее рассеялись. О чем он говорит? Он повторяет слова Единственного о том, что никто не умирает своей смертью. Мы часто не знаем о смерти человека, встретившегося нам на пути, лишь потому, что даже не заме гили, как наши пути пересеклись. Я спрашивал себя, о какой второй смерти он говорит. Все события, непрерывно происходящие в мире, связаны между собой в единую цепь, одни события влекут за собой другие, а мы об этом ничего не знаем, наш путь – это путь неведения, и это единственно возможный путь. О какой второй смерти он говорит?»

– Хорошо. У меня тоже не слишком много времени, – сказал я, хотя это было не совсем так: на следующий день мне нужно было только позвонить тому неприятному актеру (деваться некуда – он дает мне работу). И еще, наверное, позвонить Луисе – шаг оправданный: она сама просила меня позвонить.

Деан взял пульт и включил телевизор, сразу же убрав звук, пробежался по каналам и снова выключил телевизор (машинальный нервный жест, привычный жест одинокого мужчины – мы все время от времени делаем так, чтобы узнать, что там происходит в мире за время нашего постоянного в нем отсутствия).

– Я был в Лондоне не один, – сказал он, – это нетрудно предположить (как нетрудно и предположить, что я был там один. Предположить можно все, что угодно, другое дело – какое из предположений окажется верным). Год назад у меня появилась любовница – молоденькая медсестра из больницы «Ла-Лус», здесь неподалеку. – И он махнул рукой куда-то в сторону балкона-террасы. – Сначала ничего особенного, как у тебя с Мартой в тот ваш первый вечер, правда, для тебя все так и кончилось ничем, не знаю уж, к счастью для тебя или к несчастью. Я узнал об этом только вчера, раньше я мог только подозревать и догадываться. Ну вот, одна из девушек в белых халатиках, которую я встретил в соседнем баре. Мы перебросились несколькими словами, я заказал для нее какой-то коктейль, мы посмеялись над чем-то вместе с ее подругами (их мнение значит очень много), прошлись вместе. («Безобидные шаги», – подумал я). Ты знаешь, как это бывает: двое идут рядом, останавливаются на перекрестке, потому что горит красный свет, и вдруг приникают друг к другу. А на следующий день уже встречаешь ее после работы, и вы вместе идете ужинать и наконец оказываетесь у нее дома. («И он снимает с нее белесые чулки с катышками около шва».) Ничего необычного, ничего особенного – некоторое разнообразие в жизни. Но это повторяется и повторяется, уже без свидетелей, без одобрительного смеха подружек, и незаметно это входит в привычку: ты звонишь ей примерно в одно и то же время, приходя с ней в бар, ты уже знаешь, что заказать, и вдруг ловишь себя на том, что уже помнишь наизусть ее рабочий график. Некоторые воспринимают это как знаки свыше, как предзнаменование, другие не придают этому особого значения. Каждый понимает происходящее по-своему, каждый рассказывает свою историю, двух похожих историй нет, даже если два человека рассказывают об одном и том же событии, участниками которого были они оба. («И принадлежат эти истории не только тем, кто в них участвовал, или тем, кто их придумал: когда история рассказана, она становится достоянием всех, ее передают из уст в уста, ее искажают и перевирают, и каждый в конце концов рассказывает свою историю».) И ты проводишь в ее доме уже слишком много времени, и прощание длится с каждым разом все дольше, ты привыкаешь к этим тайным встречам, физическая близость (а не слова или поступки) порождает близость душевную, а потом ей уже кажется, что она приобрела на тебя права. Смешно: ты рвешься домой, а через несколько дней все равно снова возвращаешься туда, откуда так хотел уйти и где тебя слишком долго удерживали ласками, поцелуями, нежными просьбами и жалобами. Я думаю, каждому приятно чувствовать, что его любят. («И видеть в этих глазах свое отражение: я слишком долго рядом с тобой, ты от меня устал».)