Екатерина Вересова: Вспомни обо мне

Кристина не чувствовала никаких угрызений совести.

С глупой, почти блаженной улыбкой она шла по улице, временами толкая плечами ворчливых прохожих, и напевала себе под нос глубоким грудным голосом: «Что… никто никогда-а-а… Что… никто ни-икогда… Не любил тебя так, как я-а-а… Не любил тебя так, как я…» Оттого, что песня эта звучала одновременно в оранжевых наушниках ее плейера, пение получалось громкое — громче, чем позволяли приличия. Люди оглядывались на нее и качали головами. Одета девушка была ярко и вызывающе: «кислотный», под цвет наушников топик, обтягивающие желтые шорты-трусы и белые босоножки на огромной платформе. Все это она купила прямо на вокзале и радостно нацепила на себя в туалете — наконец-то дорвалась! Довершали туалет белый виниловый рюкзак и распущенные до пояса темные прямые волосы, часть которых была заплетена в тоненькие косички. Кристина шла, плавно покачивая из стороны в сторону худыми бедрами, и ставила ноги крест-накрест — как манекенщица на подиуме.

Да, она была прямо-таки лакомым кусочком для добропорядочных тетушек, которые всегда не прочь посудачить о нравах современной молодежи…

Но Кристине было совершенно на это наплевать. Она была счастлива, как никогда в жизни. Сегодня сбылась ее мечта. Она шагала по Москве и готова была трогать руками стены и камни мостовой, каждый из которых казался ей святыней. Здесь когда-то гулял Пушкин… А вон там, возле маленькой церквушки, может быть, сам «Б.Г.»… а теперь по этим же улицам ступает она, Кристина Быстрова. Наверное, когда они гуляли здесь, то еще не знали, что станут известными. Они просто жили — мечтали, любили женщин, дрались, напивались в стельку, плакали…

Кристина была очень уверена в себе, ничего не стеснялась и не боялась. А ведь, по правде говоря, стыдиться ей было чего. Разве не она стащила из-под подкладки кресла деньги, которые родители откладывали на покупку дачного домика? Разве не она сбежала из дома, оставив им лишь короткую записку «Не ищите меня, все равно не вернусь. Кристина»? Разве не она надавала пощечин своему преданному другу Феде Крюкову по прозвищу Фредди Крюгер? И за что? За то, что он клялся ей в вечной любви и пытался отговорить уезжать. Конечно, избила она его не совсем за это… Какая девушка стерпит, если ее станут обзывать потаскухой, пусть даже будущей?..

Впрочем, что сейчас об этом вспоминать. Все уже позади, перед ней нарядная шумная улица, которая, как бурный поток, увлекает ее в неизведанную даль…

Она даже не предполагала, где будет сегодня ночевать. Еще с утра она выяснила, что общежитие абитуриентам не полагается.

— Что ж вы хотите, девушка, — сказала ей важная вахтерша со следами былой красоты на лице. — Конкурс — сто человек на место, и почти все иногородние. Где же такую ораву разместить можно? Тут никакой Олимпийской деревни не хватит…

Ладно. Не полагается — так не полагается. Погода теплая, ночи светлые — в крайнем случае можно поспать и на лавочке. А если захочет, она может и гостиницу снять. Денег хватит.

Кристина нисколько не волновалась перед прослушиванием. Готовилась она всего две недели, не больше, репертуар знала так, что он отлетал от зубов. Платье с голубым люрексом — то самое, в котором еще недавно щеголяла на выпускном вечере, всего одно-единственное, и выбирать, стало быть, не из чего.

До начала прослушивания оставалось еще два часа. Будет лучше, если она перекусит в каком-нибудь кафе. Неизвестно, когда до нее дойдет очередь, к тому же на голодный желудок у нее может не получиться ее коронный трюк со слезами…

Кафе подвернулось тут же — их здесь было, как грибов после дождя. Кристина зашла в небольшое помещение с наглухо задернутыми шторами, в котором обнаружила полукруглую стойку бара и несколько столиков. Посетителей не было — то ли из-за жары, то ли из-за слишком высоких цен.

Кристина заглянула в прейскурант — нет, цены здесь вполне подходящие. Она решила заказать себе яичницу с помидорами, бутерброд с семгой и кофе. Ужасно хотелось попробовать здешнее мороженое, но она боялась рисковать — вдруг посадит голос?

Мальчик-бармен был из тех, кого она всегда называла про себя индюками — глаза сведены чуть ли не к переносице от сознания собственного величия, челюсти все время двигаются, потому что во рту или папироса, или жвачка, половину лица закрывают волосы. Он молча выслушал ее заказ и также молча, продолжая жевать, обслужил.