Иэн Макьюэн - Амстердам

— Слышал о вашем последнем опусе. Он правда называется «Симфонией тысячелетия»?

— Нет, пресса его так назвала, — сухо ответил Клайв.

— Наслышан, наслышан. Говорят, ободрали Бетховена как липку.

— Уйдите.

— Полагаю, назовете это центоном. Или постмодернистским цитированием. Но вы ведь вроде пре- модернист?

— Если не уйдете, ваша глупая физиономия пострадает.

Клайв оглянулся, ища, куда бы поставить бокалы, и увидел направлявшегося к нему с широкой улыбкой Вернона. Как назло, он сам нес два полных бокала.

— Клайв!

— Вернон!

— Ах, — Ланарк изобразил подхалимство. — Сама Блоха.

— Смотри, — сказал Клайв, — я взял для тебя бокал.

— А я для тебя.

— Что ж.

Оба дали Ланарку по бокалу. Затем Вернон протянул свой Клайву, а Клайв свой — Вернону.

— Будем здоровы.

Вернон многозначительно посмотрел на Клайва и кивнул, после чего обратился к Ланарку:

— Недавно видел вашу фамилию в списке весьма выдающихся персон. Судей, главных констеблей, крупнейших дельцов, министров.

Ланарк зарделся от удовольствия.

— Все эти разговоры о рыцарском звании — полная чепуха.

— Естественно. Это касалось детского дома в Уэльсе. Шайка высокопоставленных педофилов. Вас засняли на видео раз пять при входе и выходе. Мы думали дать материал перед тем, как меня выгнали, — но уверен, кто-нибудь этим займется.

Не меньше десяти секунд Ланарк стоял неподвижно, по-военному выпрямившись, с прижатыми локтями, держа перед собой бокалы, и на губах его стыла забытая улыбка. Предостерегающими знаками были некоторая выпученность поглянцевевших глаз и волнообразные движения в горле снизу вверх, обратная перистальтика.

— Берегись! — крикнул Вернон. — Назад!

Они едва успели отскочить от баллистического содержимого желудка Ланарка. Галерея вдруг затихла. Затем с протяжным нисходящим глиссандо [32] Глиссандо (ит. glissando) — непрерывный скользящий переход от ноты к ноте. отвращения вся струнная группа вместе с флейтами и пикколо отхлынула к медным, оставив музыкального критика и его деяние — вечерний картофель фри под майонезом с улицы Ауде-Хоогстраат — под одинокой яркой люстрой. Клайва и Вернона унесло с толпой, но, поравнявшись с дверью, они сумели высвободиться и вышли в покойный вестибюль. Там они уселись на банкетку и опять принялись за шампанское.

— Вполне заменило оплеуху, — сказал Клайв. — Это что, правда?

— Раньше я так не думал.

— Еще раз, будем здоровы.

— Будем. И слушай — я говорил это искренне. Я правда жалею, что навел на тебя полицию. Ужасный поступок. Безоговорочные униженные извинения.

— Не надо больше об этом. Страшно огорчен за твою работу и из-за всей этой истории. Ты был самым лучшим.

— Пожмем, раз так. Друзья.

— Друзья.

Вернон допил бокал, зевнул и потянулся.

— Раз мы с тобой сегодня ужинаем, я, пожалуй, вздремну. Разморило.

— У тебя была тяжелая неделя. А я приму ванну. Встречаемся здесь через час?

— Прекрасно.

Вернон поплелся к портье за ключом, Клайв посмотрел ему вслед. Мужчина и женщина, стоявшие у подножия монументальной двойной лестницы, встретив взгляд Клайва, кивнули. Они двинулись за Верноном наверх, а Клайв сделал круг-другой по вестибюлю. Потом тоже взял ключ и отправился к себе.

Через несколько минут он уже стоял над ванной, босиком, но полностью одетый, и пытался совладать с блестящим позолоченным механизмом, управлявшим пробкой. Его надо было одновременно поднять и повернуть, но у Клайва, видимо, не хватало сноровки. Между тем из подогретого мраморного пола через босые подошвы в него наливалась истома. Белые ночи в Южном Кен… кровопийство в полицейском участке, акколады [33] Акколада — скобка, которая соединяет несколько нотных станов и указывает, что ноты, записанные на них, исполняются одновременно. в Концертгебау; у него тоже была трудная неделя. Тогда вздремнуть перед ванной. Вернувшись в спальню, он выплыл из штанов, расстегнул рубашку и с довольным стоном погрузился на широкую кровать. Золотой атлас покрывала ласкал бедра, и Клайв отдался сладкому изнеможению. Все хорошо. Скоро он будет в Нью-Йорке у Сюзи Марселлан, и эта забытая, застегнутая его часть снова воспрянет. Утопая в роскошных шелках — даже воздух в этом дорогом номере был шелковистым, — он ерзал бы сейчас в предвкушении… если бы не лень было пошевелить ногой. Может быть, если бы он сосредоточился на этом, если бы хоть на неделю перестал думать о работе, он сумел бы возбудить в себе любовь к Сюзи. Женщина славная во всех отношениях, настоящий товарищ, верный. При этой мысли он преисполнился невыносимо теплым чувством к себе, человеку, который достоин верности, и ощутил, как по скуле скатилась слеза и защекотала в ухе. Но стереть ее тоже было лень. Да и незачем, потому что по комнате к нему шла Молли. Молли Лейн! И кто-то за ней следом. Ее дерзкий ротик, черные глазищи и новая стрижка — короткая — к лицу. Чудесная.