Тахир Шах - Год в Касабланке

У порога стояла и ожидала, когда ее пригласят войти, какая-то женщина. Я сразу догадался, что это жена местного гангстера. На ней был шитая на заказ куртка из леопардовой шкуры, соответствующая шляпка и сапоги цвета слоновой кости до колен. Веки гостьи оттягивали тяжелые мохнатые накладные ресницы, а лицо было так обильно намазано косметикой, что, казалось, женщина только что сошла со сцены театра кабуки, где играла ведущую роль. Она представилась как мадам Нафиза аль-Малики.

Мне захотелось спросить, почему ее супруг заплатил двадцать тысяч долларов за то, чтобы спрятать или уничтожить документы на наш дом, но что-то остановило меня. Вместо этого я вежливо поздоровался и проводил женщину в дом. Хамза громко фыркнул, когда мы вошли в пустую гостиную. Сильно подведенные глаза мадам Нафизы аль-Малики бегло осмотрели комнату.

— Я вижу, вы занялись ремонтом, — холодно сказала она.

— Ну так, чуть-чуть, — ответил я.

— А разрешение властей у вас есть?

— Хм, ну да, — промямлил я, — конечно есть.

— Это хорошо, — заявила она, — поскольку в Марокко закон очень строг.

И гостья с усилием откашлялась, словно хотела сделать заявление.

— Если бумаги не в порядке, то власти запросто могут отнять у вас дом.

— Я уверен, что такого не случится.

Наступила пауза, во время которой гангстерская жена закурила сигарету, вставив ее в очень длинный мундштук.

— Ничего нельзя знать заранее, — сказала она.

Следующим утром спозаранку к нам прибыло сорок рабочих, во главе с прорабом, которому исполнилось по меньшей мере лет восемьдесят. На всех были такие костюмы, будто они нарядились для свадьбы. В обычной обстановке я накричал бы на любого, кто посмел бы заявиться ко мне в такую рань, но я был настолько потрясен их появлением, что пригласил всех на кухню и угостил мятным чаем. Рабочие принялись крушить деревянную лестницу, которая вела в нашу спальню. Подмастерье разбивал деревянные планки в щепки и аккуратно складывал их у стены. На место сломанной лестницы, к ужасу Рашаны и к радости Арианы, была поставлена грубо сколоченная самодельная лестница. Пятеро рабочих забрались по ней в спальню и принялись выносить наши постели на террасу.

Я спустился вниз, чтобы посмотреть, чем заняты остальные. Но ужасный грохот кувалд заставил меня вскоре снова подняться наверх. Я не поверил глазам своим: люди, которые уверили меня в том, что они каменщики, ломали одну из несущих стен спальни. Они пояснили мне на примитивном языке жестов, что комната должна быть расширена и поэтому одну стену необходимо снести. Они сказали, что нам придется найти какое-нибудь другое место для сна.

На первом этаже другая группа рабочих принялась вскрывать полы. Я запротестовал, говоря, что часть плитки вполне можно оставить.

— Вся плитка повреждена, — возразил древний прораб.

— Конечно, теперь повреждена, после того как с ней поработали ваши люди!

К полудню дом изнутри выглядел так, будто по нему прошла орда Чингисхана. Полы были вскрыты, повсюду валялась битая плитка, и большинство окон было разбито без всякой нужды. Рабочие отыскали и перерубили водопроводные трубы, перерезали электрические провода, не оставив целой ни одну стену. Строители, казалось, были весьма довольны результатами своей бурной деятельности. В полдень они развели костер из порубленной лестницы и, поставив на него большой котел, приготовили себе курицу с рисом. Когда куриные косточки были начисто обглоданы, рабочие улеглись на полу гостиной и глубоко, по-детски заснули.

Я набрался смелости и позвонил архитектору. Тот спокойным голосом осведомился о моем здоровье и попросил меня не принимать все так близко к сердцу.

— В первый день, естественно, бывает небольшой беспорядок, — добавил он.

— Ваши люди причиняют мне много ущерба, — запротестовал я. — Они просто ломают дом.

— Ради того, чтобы потом его перестроить и сделать еще лучше, — последовал ответ. — Верьте мне. Ни о чем не беспокойтесь.

Увы, помимо строителей у меня имелось немало других причин для беспокойства. Зохра после того, как ее бросил Юсуф, стала вести себя все более странно. Она завела привычку ходить во всем черном, подвела глаза сурьмой и убрала волосы в пучок, как это делают пожилые матроны. Я принял это за выражение скорби. Когда я попытался выразить Зохре сочувствие, она внезапно взбрыкнула.

— Вам не понять, — заявила она, — вы такой тупой!

Зохра стала все меньше и меньше уделять внимания работе, а когда я просил помощницу сделать что-нибудь, она неизменно отвечала, что занята. Я растерялся. Сторожа всегда были готовы прийти мне на помощь, но непоколебимая вера в мир духов заставляла меня сомневаться в целесообразности их советов. Поэтому я вновь пригласил на обед Франсуа. Он внимательно выслушал рассказ о моих проблемах и о том, что творили рабочие, и об одержимости джиннами сторожей. А за десертом я рассказал ему о тридцатиметровой подруге Зохры.