Бритта Рёстлунд - У подножия Монмартра

Для бедной маленькой птички утро уже никогда не наступит, и этот факт сильнее всего огорчает Мансебо – он и сам не может понять почему. Никогда прежде утренние часы не казались ему такими важными. Но никогда прежде он не чувствовал себя так неуверенно. Однако этот факт не пугает его, скорее наоборот. Мансебо оглядывается, ища глазами птичку. В руке Мансебо держит пластиковую коробку, в которую Фатима обычно кладет сыр. Мансебо уверен, что птичка лежит под пятном крови на стекле двери, которое прекрасно видно в лунном свете. Но это единственный след несчастья, происшедшего с птичкой, единственное доказательство его достоверности.

Мансебо выходит на тротуар, но не видит птички и там, во всяком случае мертвого воробья. По тротуару, правда, расхаживает вполне живой голубь. Голубь смотрит на белую коробку, которая так и не станет гробом, а останется вместилищем для сыра. Потом голубь равнодушно переводит взгляд на такую же белую луну. Может быть, птичку сдуло ветром? Но на улице нет ветра. Может быть, трупик убрали дворники? Но уборка улиц начинается позже, это Мансебо знает очень хорошо. Может быть, птичку съела кошка?

Мансебо покидает почти безлюдную улицу и возвращается домой, чтобы хоть немного поспать. Кто знает, что сулит ему наступающее утро? Умерла и пропала, думает Мансебо и слегка вздрагивает. Пусть птичка будет первой и последней жертвой этой истории, бормочет Мансебо, надевая ночное нижнее белье. Он идет на кухню выпить стакан воды, а возвращаясь в спальню, видит, как Фатима быстро закрывает глаза, увидев, что муж смотрит на нее.

– Не спишь? – спрашивает Мансебо.

Фатима не отвечает. Мало того что она ходит за занавеску к табачному торговцу, так она еще и притворяется мертвой, как лисичка из сказки, думает Мансебо и укладывается рядом с женой.

По улицам и площадям между небоскребами время от времени с гробовой серьезностью проезжали машины военной полиции. На их крышах мерно раскачивались квадраты антенн. Задачей этих машин было успокоить туристов, уверить их в том, что их отпуск не закончится взрывом. Это было единственное их предназначение.

Пройдя мимо машин, я направилась к эскалатору метро, приветственно помахав продавцу цветов. Это взаимное приветствие вошло у нас в привычку. Парень всерьез вообразил, что он является связующим звеном между двумя влюбленными; это было хорошо по нему видно. По какой-то причине мне нравился этот его грех, и я раздумывала, как мне в будущем реагировать на цветы. Они, несомненно, всегда будут связаны с моей странной работой. Грех может нравиться.

Я подняла над головой сегодняшний букет, состоявший из трех скромных пионов, связанных широкой розовой лентой, а продавец вскинул вверх большой палец. Естественно, этот букет предназначался Юдифи, которую в последнее время я баловала цветами. Мне показалось, что лента букета хорошо подойдет к ее имени.

Прежде чем войти на кладбище, я бросила взгляд на уличные часы. Мне оставалось полчаса до того, как настанет время ехать забирать сына из детского сада. В этот день на кладбище было необычайно тихо. На скамейке возле кладбищенских ворот сидела пожилая пара, обмахиваясь газетами. Проходя мимо, я улыбнулась им.

Несмотря на то что была здесь всего лишь несколько раз, я могла уже найти дорогу к могиле Юдифи с закрытыми глазами.

Как только подошла к скромному серому камню, я сразу поняла, что на могиле что-то неуловимо изменилось. Что-то было не так. Я оглянулась, потом снова присмотрелась к могильной плите. Да, что-то изменилось. Но тем не менее Юдифь Гольденберг по-прежнему родилась в 1916-м, а умерла в 1992 году. Только увидев засохший букет на соседней могиле, я поняла, что меня насторожило. В прошлые визиты мне приходилось убирать старые букеты для того, чтобы положить на камень свежие цветы. Теперь в этом не было нужды. Старый букет был убран. Но, наверное, в этом не было ничего странного. Может быть, букет унесло ветром или его убрал служитель кладбища. Могилы время от времени оскверняют, так что тем более нет ничего удивительного в том, что с камня исчез старый засохший букет.

Я посмотрела на компостную кучу, но старого букета там не было. Тем не менее на камне остались следы цветов. Опавшие лепестки, словно конфетти после отшумевшего праздника, усеивали дорожки, ведущие в глубину кладбища.

Я не стала, как обычно, аккуратно укладывать цветы на камень, а лишь небрежно бросила их на него. Я хотела доказать самой себе, что не являюсь рабой этих проклятых цветов, что они не имеют надо мной власти – несмотря на то, что они именно и обладали такой властью. Я вытеснила из сознания то обстоятельство, что мои походы на кладбище были попыткой уйти от неприятной реальности.