Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

– Красота…

– Лет пятнадцать, однако, не был. Отвык… Можно, в натуре, и в деревню махнуть. Землю бы дали – без базара. Хату бы срубил двухэтажную, с тёплым сортиром. Свиней бы развёл. Жить можно… Алкашей да бичей нанял бы… за бутылку: мужики же – чмо… В натуре, с умом-то ежели, можно развернуться… по-всякому. Какой базар?! Был бы, Филя, бубен на плечах… Но мне и в городе лафа – я же, Филя, в торговлю подался. Да… По железной дороге груза сопровождаю. Винцо, водочку…

– И здорово заколачиваешь?

– Не жалуюсь, Филя. На жизнь хватает…

– И сколько?

– Сколь есть, всё моё. Так от… Бывало, на станции заторчим, вечерком да ночью торганёшь с накруткой, вот тебе и мани на кармане. Какой базар?! Выхлоп… бывало, за день столь наваривал, сколь колхозник в год не заробит. Умей жить, Филя…

– Это же спекуляция.

– Нет, Филя, – бизнес, по-нонешни… Хочешь жить – умей вертеться; не обманёшь – не проживёшь…

– Продавцом работаешь?

– Продавцом не продавцом, а вроде того… К одной тётке подкатил журналюга вроде тебя, интервью брать. Ну, берёт, спрашивает: «Как живёте?» – «Браво живём… Я – на пенсии; сын ночью замки проверяет, утром добро считает, ну, вроде кладовщиком работает; а дочь утром приходит, бельё стирает, деньги считает, ну, вроде кассиром работает…» Да-а, Филя, времячко, весёлое преет: потащили наш колхоз, кто за гриву, кто за хвост. Все будут торговать и друг друга надувать. Нам бы, Филя, в натуре, скоробчить, не упустить… Время такое…

– Продажное…

– Ну, почему сразу – прода-ажное?! Торговое…

– Трудяги горе мыкают, торгаши процветают…

– Сразу и торгаши-и, в натуре. Торговые работники, Филя… Торгаши… Между прочим, тоже люди, не хрен на блюде. Торгаши… И за что их шугают?! Раньше, что ни «Крокодил» – продавщица: рожа – во!.. хайло распазит и орёт во все хлебало. Можно малолеток пугать: спи, жиган [108] Жиган – дерзкий. , а то сдам торговке, она тебя… ам!.. и ням-ням. Ка-ак придёт, да ка-ак пасть распахнёт… В натуре, разве так можно?! Это ж беспредел… Ты же парень грамотный, университет кончаешь. У меня-то семь классов и два коридора… Вот и скажи мне, можно так галиться над торговым работником?!

– …А в деревне нынче урожай черницы и брусницы. С братом в хребет ходили. Заход – километров двадцать… Сперва черницы набили по горбовику, потом брусницы. А горбовики берестяные, трёхвёдерные… В деревню приходили чуть живые, с ног валились… Но за лето по три ходки вышло …

– А я три ходки парился на зоне. Сперва по малолетке, а потом… Похлебал баланды лагерной, покатал лайбу [109] Лайба – тачка. с камнем.

Филя скосился на копчёные пальцы Головни: вроде один наколотый перстень синеет, хотя шут их знает нравы лагерные.

– И за что?

– Молодой был, кипишной. Чуть что, сразу – тише, хряк, на бритву лягишь!.. Последний срок за мусора тянул. В кабаке легавый докопался, я ему в бубен. Бухой был… А у меня левая смертельная…

Филя свысока, выше блатного на две головы, глянул и усомнился в смертельной левой: аршин с шапкой, разве что на ноги характерный, дёру даст, ни один жиган-хулиган не догонит…

– …кент ещё добавил. Короче, ближе к ночи, отметелил я мусорка. Мент же – клад, который… нужно хранить в земле… Кипиш, мы ноги в горсть и дёру. Решил залечь у кента, пересидеть шухер. А его янычары [110] Янычары – здесь следователи. учухали, прижали, он и раскололся. Я и загремел. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…

– А вторая ходка за что?

– Вторая?.. Да я, в натуре, завязал… А подгони-ка, земеля, ещё пару кружек. Да вели… в натуре, не стесняйся… вели, чтоб после пены лила. Знаю я этих профурсеток. Ишь, как её, Золушку, с пены-то разволокло – поперёк себя толще. Дюймовочка… Молодая бикса [111] Бикса – гулящая. , а что из неё выйдет лет через пять?! В натуре, что поставь, что положь… Тьфу!.. При без очереди, нам повторно…

– Как «без очереди»?

– Молча… Ну, бляха-муха, ты пошто, Филя, такой дикий?! Ну, дерёвня!.. – И Головня тихо пропел, на похабный лад переинача ходовую песенку: «Какой-то ты неразвитый, какой-то ты задубчивый…»

– Ты за базаром-то, Головня, следи, просеивай базар. – Филя не заметил, как перешёл на блатной говор, воистину, с кем поведёшься, от того и наберёшься, а к сему Филя имел и редкостный творческий дар: мог и с книгочеем-профессором, и с базарным бичом, и с сельским мужиком так говорить, словно он и профессор, и бич, и сельский житель. А жаргон – в моде, и Филя уже писал в газете: «Страшная напасть в нынешней русскоязычной речи …язык не поворачивается молвить, в русском языке … – натиск хамского тюремного жаргона, а то и просто подзаборной брани в разговорную, да и книжную речь, отчего нынешняя речь похожа на свалки в дачных березняках и осинниках. В начале прошлого века, когда ещё крестьянское население, слава богу, владело величавым пословично-поговорочным, природно-образным, божественным языком, жаргон ядовито расцветал лишь в либерально-демократической, газетной и литературно-местечковой одесской «малине». А теперь русскоязычному жаргону полная воля, родному языку – скорбная неволя. Это как российские правители презирают свой народ, свою отеческую речь, чтобы дозволить такое, когда по радио и телевиденью, в поездах, самолётах, автобусах денно и нощно звучат уголовно-жаргонные, богомерзкие «песенки»; когда жаргон и мат, словно ядовитые помои из взорванной канализации, захлестнули нынешнее кино и, к великой скорби, даже и российскую литературу. Невольно помянешь великого радетеля корневого русского языка Александра Шишкова: «Хочешь погубить народ, истреби его язык». И простолюдье привыкает к жаргону…»