Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

– Земеля, выручай!.. С крутого бодуна, шарабан, как барабан, гуди-ит и гудит… Третьего дня с кентами пойла взяли, телок подогнали и загудели. Загудели-и-и… Слыхал анекдот про «загудели»?..

– Не-а.

– Короче, ближе к ночи, упал-намоченный приканал в колхозную бригаду, и базарит бугру: «Днём фермы позырю, а вечером, в натуре, возьми пойла, подгони тёлок и загудим. Ништяк?..» Вечером на крыльце торчит, зырит: бригадир, фуфло в навозной телогрейке, прёт с фермы два ведра коровьего пойла, а пастух гонит тёлок, а сзади пионер чапает, играет в горн… Короче, ближе к ночи, загудел с кентами. Мартышек [101] Мартышки – гулящие женщины. притаранили… Бабла, в натуре, просадил – машину бы купил. Вот репу и чешу… Да не беда: котелок варит, бабки срубим… Опохмели, земеля, иначе хана в рассвете сил… Да и погода… – а моросил стылый дождик со снегом, – погода шепчет мне с любовью: займи и выпей. Ладно, земеля, челомкаться не будем, ты, в натуре, не Брежнев, я не Анвар Саадат – но поручкаемся, держи краба. Тебя как звать?

– Филипп.

– А погоняло?

Филя пожал плечами.

– А у меня погоняло Головня…

Похоже, кликуха пала мужичку избранно и верно: личина чёрная, словно головня из остывшего костра, скуластый, похожий на забайкальских гуранов и прибайкальских карымов [102] Забайкальские гураны, прибайкальские карымы – русские Восточной Сибири, у которых в роду были буряты или эвенки. , но, может, почернел от запоев и бесприютной, бродячей житухи.

Дотошный Филя потом выяснил от своей матери, что в роду Головни – гремучая смесь: здешняя гуранка родила его мать не от родного отца, от проезжего молодца… из цыганского табора; а мать, сельповская торговка, нагуляла чадушко, в подоле принесла; но не ветром же надуло, грешили на председателя сельпо, а тот укочевал в город, а потом, бабы судачили, рванул в Израиль на историческую родину. Про него говорили: мол, нездешний уроженец, а иркутский каторжан. Рос Головня без отца, мать попивала горькую, и тюремные нары плакали по Головне уже в отрочестве – шибко, паря, вольный и пакостливый.

– А в деревне меня дразнили Гуран либо Поболт, вроде крови с тунгусами поболтаны. Слыхал? Гуран…

– Гуран?.. Что-то вроде слыхал в деревне… Маленький был… Вроде слышал, детский сад обокрал…

– Верно, обчистил. – Головня засмеялся, рысьи глаза заиграли зелёными огоньками. – Дуру нарезал по малолетке… Кого там брать?! Сухофрукты, манную крупу?!

– А как тебя звать? А то Головня – кликуха, как у пса. Головня – вроде костёр сгорел, остались чёрные головёшки… А как звать-то?

– А звать Лёня. Слыхал анекдот про Лёню? Про тёзку моего?

– Про какого Лёню?

– Брежнева… Короче, ближе к ночи, летит Лёня в самолёте, а рядом карифан – Анвар Саадат звать… у арабов мазу держал [103] Мазу держать – верховодить. … и эта, как её?.. Голда Мейер, жидовка, не к ночи помянута будет. Летят на сходняк или стрелку забили, и вдруг самолёт, в натуре, начал падать. Падает… Амба, короче… У жидовки очко заиграло. И те два фраера тоже очкуют… Но чо, ангел слетел по души, базарит: «В натуре, пока, мазурики [104] Мазурики – лихоимцы. , вы ещё не жмурики [105] Жмурики – покойники. , говорите последнее желание». Подчалил к Анвару Саадату, тот: «Что б на земле не было ни одного еврея!..» «Заметано». – Ангел-то базарит. Похилял к жидовке, и та: «Что б на Земле не было ни одного араба!». «Лады», – посулил ангел. К Лёне чапает: «Ваше последнее желание?» «А те два желания исполните?» – «Какой базар, замётано, всё чин чинарём…» – «Тогда рюмочку водки…»

– А где смеяться?

– Не смешно? Ну, «рюмочку водки», Лёня базарит.

– Не смешно…

– У тебя, в натуре, шея, как у жирафа, долго доходит. Завтра по утрянке захохочешь. А не можешь – не хохочи, сиди так…

– А чего хохотать?! Чёрный юмор, да ещё и, богохулы, ангела приплели…

– Ладно, ты, грамотный, у вас, у грамотных, поди, другие анекдоты… Да, карифан, думал ли, гадал ли, что земелю встречу. Это дело надо перетерь, обмыть…

Джинсовый мужичок с ноготок прытко шарил Филю зверушечьи-юркими зеленоватыми глазками, что таились в тени низко опущенного козырька и манили к себе, как бездна искушает заглянуть в её смертельно опасную, чарующую глубь. «Выручай, земеля…» – напирал Головня, и студент сдался – заинтересовал парня блатной мужичок: можно про Головню такую байку сплести, в газете ахнут; да и сам, Филя, увы, несмотря на юные лета, был не дурак выпить, а коль шлея под хвост угодила, – а он в обед хлопнул стакашек вина «Листопада», – мог и загулять. Об одном студент печалился: не улетели бы в ненажорную глотку жалкие ошмётки стипендии, но Головня не дал одуматься: ухватив за локоть, настырно повлёк в ближайшую винополку. Панибратски хлопая Филю по плечу, лукаво подмигивая, Головня сунул под брючной ремень пару «мерзавчиков» – так он ласково величал четвертушки «Столичной», – и новоявленные бражники опустились в пивной погреб.