Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

В сыром и мутном погребе, похожем на преисподнюю, пахло кислыми дрожжами, потом и прелью, сивушным перегаром и проквашенной рыбой. Гулом метались в каменной клетушке возбуждённые разговоры, отдаваясь эхом, словно в казённой бане. С гулом сплеталась тюремная песня – грязная, жестокая, хриплая, потом величаемая «шансон», коя отныне и, может, довеку будет носиться по пятам за горожанином, буравить уши, мутить души, воспевая блатной воровской лагерный мир, словно князь тьмы, воцарившийся в мире, решил обратить русских в лагерное быдло.

Когда случайные собутыльники Головня и Филя, опустились в пивную преисподнюю, там ревел магнитофон: урка, – косит, подлец, под урку, панты гнёт, – под жестокий гитарный бой, жестоко и хрипло, на манер одесских евреев – воров и биндюжников, пугал народишко: коли не будете слушать, я вам отрежу уши… Потом гнусавый уркаган пустил слезу:

Бетонный пол жирно блестел; среди луж валялись раздавленные рыбьи головы, на коих поскальзывались разбухшие и осоловевшие от пива мужики. На их одутловатые, похожие на святочные хари, потные лица, что смутно проклёвывались из табачного чада, смотреть было мучительно и жалко: сиреневые щеки, мутные глаза и безвольно, как у рыб, выброшенных на песок, отпахнутые рты.

Видимо, подвальные завсегдатаи ничего подобного не замечали, с пиявичьей жадностью присасываясь к пивным кружкам, но у человека, не утерявшего образ Божий, случайно попавшего в сумрачный подвал, тошнота приступала к горлу, и казалось, пал в царство теней, где сбились в шайку отринутые Богом несчастные отвержи и творили мрачный пир. И случайный человек, житейски прибранный и ухоженный, брезгливо воротил нос от разбухших пивных бочек, как обзывал про себя тутошних стояльцев, или, сам измаянный грехами и грешными помыслами, не судил их, жалейник, но скорбел о загубленных душах.

Головня по-свойски здоровался с завсегдатаями пивного погребка, но, Филя приметил, иные мимолётно кивали и отворачивались, иные смотрели на Головню как на пустое место. Когда взяли по кружке пива, сушёной воблы и примостились на краю барной стойки, Головня из-под полы плеснул в пиво водочки и азартно потёр руки.

– Люблю «Ерша».

– Ерша? – подивился Филя.

– Пиво с водочкой…

– Кто пьёт водку, кто пьёт пиво, тот пособник Теля-Вива…

– Ишь, наблатыкался в университете… А то бывает «Северное сияние» – водка с шампанским. До печенки пробирает. А «Кровавая Мери» – водка с томатным соком. Пробовал?.. Угощу… Кайф, в натуре…

Изрядно хлебнув «Ерша», Головня достал пачку «Marlboro» – американские сигареты, которые, как и джинсы «Levis», о ту пору можно было добыть лишь у фарцовщиков; но, к потехе Фили, в блескучей пачке оказались не стильные сигареты, а «козьи ножки», скрученные из газетной бумаги, набитые базарным самосадом – в те годы высоко и неожиданно подскочили цены на табак.

– Угошайся, – закурив, Головня сунул открытую пачку Филе. – Уж не взыщи, чем богаты, тем и рады.

Филя, морщась, воротя лицо от вонючего дыма, помотал головой – сроду не курил и табачный дым не выносил.

– Умный парень, здоровье бережёшь. Кто не курит и не пьёт, тот здоровенький умрёт…

Головня не договорил; мужик, пьющий пиво за столиком, попросил:

– Головня, дай дёрнуть. Уши опухли…

– Коли уши пухнут, халяву-то не ищи, свой табак припасай… Да ладно, сейчас… – Головня раз за разом жадно затянулся и сунул окурок мужику. – Кури, дружок, я губы обжёг…

– Вот так они и жили: спали врозь, а дети были…

И начался блатной базар: Головня, топыря кургузые пальцы, весело и хитромудро плёл Филе прохиндейские байки, где причудливо сплеталась тюремная феня с деревенским говором. К сему Головня на ёрнический лад переиначивал и ходовые песенки; даже горькую фронтовую песню перекроил: «Хохлы сожгли родную хату… Куда теперь пойти буряту…» Похоже, тёртый, кручёный-верчёный мужичок разыгрывал сельского лопуха: когда Филя отворачивался, с откровенной усмешкой, лукаво смотрел ему в затылок, а чтобы не рассмеяться, коротко покашливал. При этом успевал приветственно махать знакомцам, мигать пивной торговке, щекастой, толстогубой девахе, дико накрашенной, повязанной кружевным передничком, некогда белым, ныне похожим на половую тряпку. Шалава [106] Шалава – гулящая. , обозвал её Головня. Деваха, глаза навыкате, с голубой мутью, лишь раз удостоила его подмигивание брезгливым взглядом.