Леонард Терновский: Касьянов год (Ландыши)

Удушье тяжелой волной накрыло Костю. — Я согласен вам помочь, — неожиданно для себя проговорил он. И не узнал собственного голоса.

— Наконец-то! — Веселые голубые огоньки блеснули в глазах Пономарева. — Вы приняли верное решение. Не станем откладывать наш визит. Так куда мы сейчас отправимся? Кому Вы отдали бумаги и документы, которые мы ищем?

Костя посмотрел следователю в глаза: — Вы обещаете, что когда получите бумаги, с тем, кто их отдаст, ничего плохого не случится?

— Слово чекиста. — И опять, опять это голубое мерцание. Обучают их этому, что ли?

Слова застревали в Костином горле. Медленно, с остановками, он выговорил: — Они… у моего товарища… у Краевского…

— Что я делаю?! — испугался Костя. — Ведь сказанного не вернешь.

— Ах, у Игоря Александровича, — обрадовался Пономарев. — Тогда не станем терять времени. Машина нас уже ждет. Кстати, можете взять свой ингалятор. — Он протянул Косте трубочку.

Когда, приехав, они поднялись на лифте и вышли на площадку, Костя никак не решался нажать кнопку звонка. Пономарев позвонил сам. Дверь открыл Игорь, позади него стояла Люба.

— Тебя отпустили? Что с тобой? Ты болен? — Игорь хотел обнять друга, но тот, не поднимая глаз, замер у порога.

— Я на минуту. Это мой следователь, Пономарев. Отдай ему бумаги, ну, список и документы группы, которые ты тогда у меня взял. Владимир Владимирович твердо обещал, что тебя никто не тронет и никаких претензий к тебе не будет. А меня тогда сразу отпустят.

— Не бойтесь, — с улыбкой заверил следователь, — мы выполняем свои обещания.

Игорь пристально посмотрел на Костю, мельком взглянул на Пономарева и ушел в комнаты. Люба, как окаменевшая, стояла, прислонившись к стене. Вскоре Игорь вернулся с завернутым в бумагу и перевязанным свертком.

— У меня сейчас здесь только список, — сказал он.

— Ладно, отдайте пока то, что есть, — любезно согласился Пономарев, кладя сверток в свой портфель. — А остальное Вы сами привезете к нам дня через два. Вот мой телефон. Можете, если хотите, даже не встречаться со мной. Оставите бумаги у дежурного, позвоните мне и можете идти на все четыре стороны.

Костя так и не решился поднять глаза на Игоря. Уходя, он на момент обернулся и увидел широко распахнутые глаза молчавшей все это время Любы.

— А теперь последний визит — к Наталье Сергеевне, — весело сказал Пономарев, когда они снова сели в машину. — Она знает, где спрятан архив «Хроники». Помогите нам его получить, и можете тотчас отправляться домой.

— Об этом мы не договаривались! Я не поеду!

— Поедете. — Куда подевалась недавняя любезность и вкрадчивость Пономарева? Вблизи его глаза оказались не голубыми, а серо-стальными и хищными. Строгие вертикальные морщинки сомкнулись у переносицы. — Попрошу не устраивать истерику! Теперь у Вас просто нет выбора.

Стеклянные буравчики колко уперлись Косте в лицо. Он почувствовал, что Пономарев видит и читает его мысли, даже запрятанные в самых дальних уголках мозга.

— Я погиб, — понял Костя. Отчаянным усилием он рванул дверцу машины. И очнулся в душной камере КПЗ.

— Неужели такое могло бы случиться со мной на самом деле? — с ужасом подумал Костя. — Неужели бы я купился на чекистские посулы и грошовую приманку? Нет, лучше умереть, чем пережить такой стыд. Лучше отсидеть срок, но потом иметь право прямо смотреть в глаза людям.

— А если я не выйду из лагеря? Что тогда от меня останется? Ничего. Никаких свершений. Кто я такой? Инженер-программист. Говорят, неплохой, но и звезд с неба никогда не хватавший. Мои фельетоны — это такая мелочь! К тому же они спрятаны под псевдонимом. Обо мне, как об их авторе, знают два-три человека, да и они по обстоятельствам времени должны молчать. А то, за что меня, должно быть, посадят, мое обращение в защиту Сахарова… оно просто не состоялось. Это письмо проглотил КГБ, и его никогда не прочтет даже Ната.

— С Наташей мы вместе скоро два года, а так и не решились завести детей. Ната, конечно, меня не забудет. Ну, Игорь, ну, еще два-три человека на свете станут иногда меня вспоминать. И это все. Несостоявшаяся жизнь. Несостоявшаяся личность. Бумажный солдатик.

Костя бессильно опустился на деревянный настил и прикрыл глаза. Но тут же снова поднялся на ноги и оглядел тускло освещенную камеру.

— Нет, нельзя опускать руки и сдаваться. Надо барахтаться. Надо бороться. Даже в самых безнадежных обстоятельствах. Да, победить Пономарева я не в состоянии. Но, как говорила как-то Софья Андреевна, наша единственная победа может состоять в том, чтобы при всех обстоятельствах остаться верным себе, быть самим собой. А там — пусть будет что будет!