Сергей Бабаян - Без возврата (Негерой нашего времени)

Андрей Иванович вернулся в комнату и решительно снял рубашку, закрывавшую коробку с птенцом. Птенец замахал плавниками крыльев и закричал — но, показалось Андрею Ивановичу, уже не так громко и не таким истошным, одновременно испуганным и требовательным голосом, как раньше, — скорее даже не закричал, а с чуть ли не осмысленным выражением терпеливо закрякал… как будто он знал, что ему дадут есть, и вместе боялся, что если он будет сильно кричать, его снова закроют.

Андрей Иванович опустился на корточки.

— Что, скучно тебе сидеть в темноте?

Птенец затряс головой и закрякал громче. Из-за скудости оперения и несоразмерно большого клюва и головы он был похож на сильно опушенного маленького птеродактиля, но уж во всяком случае — со своими белоснежными зеркалами на крыльях, светло-серой пушистой, как у кролика, спинкой, а главное — смышлеными, влажно поблескивающими глазами — он был намного симпатичнее пластмассово-белого мертвоглазого какаду.

— Сейчас, сейчас… Каркун, — сказал Андрей Иванович и пошел на кухню. Там он под мерное покрякивание накрошил в блюдце хлеба и терпеливо выковырял из вчерашнего салата с десяток кубиков крутого белка. Сыра, колбасы или ветчины он не рискнул давать — у птенцов слабые желудки, — но ему самому захотелось есть, и он сделал себе бутерброд с колбасой. Когда он с блюдцем в одной руке и надкусанным бутербродом в другой возвратился в комнату, птенец… — Каркун — конечно, утратил самообладание и разразился неистовыми (“людоедскими”, добродушно подумал Андрей Иванович) криками.

— Ешь, ешь, — ворчливо приговаривал он, ложка за ложкой (он придумал кормить птенца не руками, а с ложки) отправляя в алчущий клюв яичные и хлебные крошки. Каркун судорожно глотал и постанывал, покряхтывал, попискивал от удовольствия. Андрей Иванович тоже испытывал если не удовольствие, то удовлетворение: он даже как будто зримо себе представлял, как с каждой съеденной ложкой у птенца отрастают крылья, густеет пух, оживают, крепнут, наливаются мускулами безжизненно смятые ноги… Накормив, напоив и убрав птенца, Андрей Иванович наполовину прикрыл коробку и пошел за сигаретами.

Открыв подъездную дверь, Андрей Иванович увидел трех женщин и милиционера, стоявших на ступеньках крыльца. Две женщины — полные, пожилые — наружно были ему знакомы, третью — лет пятидесяти, сухую и смуглую, с энергичным строгим лицом — он видел впервые. Милиционер с тремя звездочками на погонах был совершенно безлик… Андрей Иванович сделал движение, чтобы их обойти, но тут женщина со строгим лицом всем телом повернулась к нему. В руках у нее была картонная папка с разграфленным листом бумаги.

— Здравствуйте. Вы в этом подъезде живете?

— Здравствуйте, — ответил неприятно удивленный Андрей Иванович. У женщины было властное выражение лица и властные интонации. — В этом.

— Совет нашего дома постановил организовать дежурства в подъездах. Вы из какой квартиры?

Сердце Андрея Ивановича забилось — как всегда перед неминуемым столкновением. Он знал, для чего в Москве организуют дежурства жильцов.

— Из двести сорок второй, — с притворной кротостью сказал он — и женщина, взяв папку с бумагой наперевес, клюнула ручкой номер его квартиры. — А зачем это надо — дежурить?

— Ну вот пожалуйста, — безнадежно-усталым тоном сказала женщина, поворачиваясь к милиционеру. Одна из старух укоризненно покачала головой. — А вы говорите. — Вернулась к Андрею Ивановичу: — Вы разве не знаете, что в Москве взрывают дома?

Андреем Ивановичем овладело мстительное нетерпение.

— Знаю.

— Для этого и дежурить.

Андрей Иванович усмехнулся.

— Чтобы взрывать?

— Знаете что, — резко сказала женщина, — мне некогда с вами шутить… и шутки, по-моему, здесь неуместны. Вам когда удобнее дежурить — утром, днем, вечером?

— Я вообще не буду дежурить.

— Да вы… что? Вы что же, хотите, чтобы вас взорвали?

— Но мы же их взрываем, — волнуясь, сказал Андрей Иванович. — И не десятками, а десятками тысяч.

Женщина нахмурилась. Старухи за ее спиной зашептались.

— Интересно, — сказал милиционер. Андрей Иванович исподлобья посмотрел на него: сейчас милиционер не показался ему безликим — у него было жесткое, решительное лицо со светлыми немигающими глазами. Андрей Иванович почувствовал его силу и стиснул зубы. Это был настоящий враг… сильнее его.

— Небось, если б кого из родни взорвали, не так бы заговорил, — сварливо сказала одна из старух.