Андрей Астанин - Песни улетающих лун

А дуб уже вырастал перед ними глыбой. Там, на холме, вместо уплывающей мглы поднималось над деревом глухое безрадостное чириканье проснувшихся птиц.

На поляне было почти светло, и только в густой, спутанной кроне дуба, на шершавых его ветвях, висел еще не тронутый утром мрак.

Волк упал перед деревом наземь; лежал с минуту, плача и бормоча, царапая землю пальцами. Потом вскочил, схватил за руку с любопытством глядевшего на него сына и повалил на землю. Ладонью закрыв Волчонку глаза, вытащил бронзовый Меч.

Моргнув ослепительно ярко, погасла между деревьями утренняя звезда Тайвога…

У самых корней дуба уже была вырыта неглубокая яма. Волк опустил в нее убитого сына так, чтобы корень дерева касался кровоточащей раны. Закопав труп, долго стоял, прислонившись к мощному, трещинами и болячками усыпанному стволу. В однообразной мелодии, слетавшей с губ вождя, оживали и ползли на заросшие лесом горы медленные седоголовые волны.

Над поляной расправляло зеленые крылья утро. Призрачным белым драконом ворочался на расходящихся спицах света дым. Закрывала и вновь распахивала желтые, в черных пятнышках, крылья вспорхнувшая с ветки бабочка…

Темные, бегущие по дощечкам знаки причудливые образовывали узоры. В нижнем углу пихтовой ветхой дощечки несколько последних, завершающих этот рассказ палочек соединялись в узор магордского солнца с двумя закрытыми уголками: в символ лета, уже перешагнувшего через самые жаркие свои дни и подошедшего к последней трети.

Август в сорок первом году выдался на редкость душным. Раскаленной сковородой висело в проулках солнце. Люди прятались от жары по хатам, наглухо закрывали ставни. Хоронились в спасительной тени верб скочевавшие к речке телята.

Только в конце месяца, в четверг, желто-голубое, без единого облачка небо начало темнеть, густо наливаться чернилами. Из-за леса выплыла пузатая туча. На кремнистую сухую землю упали первые капли, и в побелевшем воздухе запахло близкой грозой.

Зося Шейнис вышла на крыльцо, щурясь от яркого солнца.

Всю ночь шел, не переставая, грозовой дождь; предваряя гром, падали в дрожащие окна отсветы молний. Небо успокоилось только с рассветом, и земля еще была влажной. Холодно зеленели по двору лужи. В воздухе пьянящая разливалась свежесть.

В доме еще все спали, только Ирка успела убежать куда-то, да из покосившейся будки уборной вышла Рахиль, одна из подселенной в июле семьи Шифринских. Всю ночь, не давая заснуть, на пару с грозой орал ее трехмесячный ребенок, и под глазами Рахили набухли синие полукружья. Рахиль отвернулась. Прошла, даже не поздоровавшись.

Возле недостроенного, заколоченного зачем-то сарая широко растеклась голубая от отраженного в ней неба лужа; тут же, в луже, валялось ведро. Зося, стараясь не наступать в воду, дотянулась до ведра, выплеснула набравшуюся внутрь грязь, вышла на улицу.

До почерневшего, единственного в местечке колодца без журавля шагов пятьсот. По пустой улице разгоняет дремотную влагу ветер. От соседнего частокола, не замеченный Зосей, отделился человек, двинулся следом за ней.

Весело завертелся осиновый ворот; глотая воду, шумно икнуло ведро. Зося потянула на себя ручку и в это время услышала за спиной незнакомый мужской голос:

— Доброе утро, Зося Яковлевна.

Она обернулась. Еврей лет сорока в нелепой вязаной кофте улыбался тревожно, помаргивал прищуренными глазами.

— Доброе утро, — Зося подняла ведро; споласкивая, вылила на землю воду. — А откуда вы меня знаете?

Незнакомец ничего не ответил; подошел, оглядываясь, совсем близко. Тихо заговорил по-русски:

— Зося Яковлевна, у меня к вам посланьице от одного хорошо знакомого вам человека. Дайте вашу руку.

Зося поспешно протянула правую руку и, почувствовав в ладони сложенный в плотный треугольник лист, сжала ее в кулак.

— Ну вот и все, — незнакомец улыбнулся уже решительней. — Прочтите дома. И сразу, как прочтете, сожгите. Будьте здоровы, Зося Яковлевна. — И нарочито небрежной походкой он зашагал в сторону речного спуска.

Домой Зося почти бежала, роняя из ведра на землю чистые холодные капли.

За сараем дрожащими руками развернула маленький треугольник.

Так и есть. Этот почерк мог принадлежать только одному человеку. Она перечитывала записку снова и снова и от волнения не могла уловить смысл прочитанного. Кривые убористые буквы бегали у нее перед глазами: