Гляжу на Бронислава и понимаю его жену: мужчина он крепкий, основательный, сразу видна военная выправка.
— Мы раньше это сало так с сыном наворачивали, что только хрустело за ушами, — продолжает он печально, — а сын у меня такой же амбал, как и я, буквально копия. И вот теперь из-за моей веры у Лидочки одни неприятности. Если бы ты знал, какие она раньше свиные отбивные нам готовила, да еще с жареной картошкой… Это что-то с чем-то!
Он с такой ностальгией вспоминает свое недавнее не религиозное прошлое, что мне становится его искренне жаль. Ну, спрашивается, зачем так мучиться.
— Что мне делать, подскажи, просит он совет, — ты у нас самый старший в миньяне. Я говорил с реб А.К., а он долбит свое: “У нас 365 запретов и все нужно соблюдать!” Хоть ты тресни, а есть ведь хочется.
Я с завистью гляжу со стороны на эту прекрасную семью, где, без сомнения, все держится на женской доброте, терпимости и любви к двум сильным и, конечно, любящим ее мужчинам. Я представляю себе мысленно эту счастливую женщину, готовую все отдать, лишь бы им было хорошо, и мне очень хочется им помочь.
Мне ясно, что они не смогут переломать весь жизненный уклад, сложившийся годами, да и не нужно его ломать, вера у человека должна быть в душе, а не только во внешних ее проявлениях.
— А ты иди в реформистскую синагогу, — советую я, — и с верой будешь, и без этих жестких ограничений. Зачем терзать себя и близким людям создавать проблемы.
— Спасибо, Вольф, — говорит он, — ты настоящий реб, я рад, что познакомился с тобой.
Свой первый рассказ я написал по принуждению в пятнадцать лет. Это были две странички из школьной тетради, и в каждом предложении была частица “как”. До сих пор не знаю, когда перед ней ставится запятая, а когда нет.
Лия Александровна, наш классный руководитель и педагог от Бога, учившая нас русскому языку и литературе, преследовала, видимо, две цели, давая нам задание написать короткое сочинение на свободную тему: узнать, что мы за люди, и заодно поупражняться в синтаксисе.
Ну, я и выдал. “Как я поднимал сельское хозяйство”, — назвал я этот опус. Летом нас всем классом отвезли в колхоз на помощь селянам, и все убожество, которое я там увидел, легло в основу коротенького сочинения.
Мне здорово помогла частица “как”, она тащила на себе весь сюжет, горький и весьма саркастический, и я ее вставлял в каждое предложение. Первый раз этот опус читала дома вслух своим родителям-педагогам сама Лия Александровна, вторично его огласили на педсовете, куда пригласили мою мать. — Ваш сын — готовый буржуазный корреспондент, из тех, что лазают по нашим помойкам. Это идеологическая диверсия, — порадовал мою родительницу директор школы и добавил:— Мы сообщим в партком к вам на почтовый ящик, как вы воспитываете своего ребенка, будущего строителя коммунизма.
— Вольф, что ты наделал! — в слезах сказала мать, придя домой. — У нас с завода всех евреев выгнали, осталось двое: я и отчим. Что мы будем делать, если нас сейчас попрут.
Все, слава Богу, обошлось, но в третий и последний раз, когда его читали в классе, я почивал на лаврах. Хохот стоял после каждой запятой, у Лии Александровны самой сводило челюсти от смеха, и иногда она, не сдерживаясь, смеялась со всеми вместе, но в конце, вдруг посерьезнев, она сказала: “Да, это остроумно, но посмотрите, какая здесь издевка над нашими временными трудностями. Чем виноваты эти честные труженики? В этом сочинении пять ошибок, и я поставила двойку. Я требую, чтобы он написал еще один рассказ”. Пришлось писать еще один о рыбной ловле.
На некоторое время я стал героем в классе и понял, что такое признание, а девочка, круглая отличница и умница из очень состоятельной семьи, от которой я глаз не мог оторвать, призналась мне в любви.
Ничего подобного я больше в жизни не испытывал, такого больше не было, мы с ней недолго были счастливы: она привела меня к себе домой, и тут я понял, что нам не по пути: я был изгой, полунищий еврей из коммуналки, а у них ходили по коврам и ели на скатерти.
Не знаю, почему я взбунтовался: я, наверное, понял, что ничего хорошего у нас не выйдет. После школы наши пути разошлись, она поступила в университет, а я — в захудалый институт — лишь бы только пройти.
Перед замужеством она назначила мне встречу, и мы на скамейке в парке выкурили одну сигарету на двоих. “Будем считать, что я тебя поцеловал”, — подумал я тогда.
Все давным-давно прошло, но и сегодня эта крупица грустного человеческого счастья согревает мне душу.
Читать дальше