Хулио Серрано - В Гаване идут дожди

Рохас вздохнул.

«Знаешь, – продолжал он, – у меня сложилось впечатление, что, помирившись с Мальдонадо, Бэби уехала бы с ним и забрала бы девочек».

Мне стало совсем нехорошо, и я разом осушил стакан пива.

«Ладно, а что это был за человек, который меня тогда допрашивал? Что с ним теперь?»

«Хайме? Я его мало знал. Где-то слышал, что года два назад он умер от рака».

Я больше не касался этой темы. Мы молча пили пиво, а потом немного поговорили о всякой всячине, но Рохас ни разу не спросил, как и чем я живу.

«Вот так, – сказал он. – Мне пора».

Мы встали, я заплатил за выпивку и в дверях протянул ему руку.

«Все же – почему?» – спросил я.

«Что – почему?»

«Почему ты меня тогда выкинул за борт?» – этот вопрос мучил меня долгие годы.

«Тяжелые были времена. – Рохас на пару секунд задумался. – Видишь ли, мы были осажденной крепостью, и нельзя было допускать ни малейшего послабления, ни единой трещинки, которая могла бы причинить вред. Мы не имели права ни в ком сомневаться, а ты давал некоторый повод для сомнений. В будущем такие трещинки грозили обрушить стены крепости».

Да, Рохас ничуть не изменился. Или – изменился?

«Ты бы и теперь так сделал?»

Рохас посмотрел мне в глаза.

«Кто знает, – сказал он очень серьезно. – Во всяком случае, решение принимал не я. Решали другие. Я всего лишь исполнитель, хотя с решением был согласен». – Его пальцы сжали мою руку, и мы расстались.

Больше мы с ним не виделись, а через год я узнал о его кончине.

– Вот и Матансас, – сказал шофер такси.

– Через сорок минут будем в Варадеро. – Франсис взглянул на часы. – Но найдем ли там мать Моники?

– Хочу надеяться, – ответил я и посмотрел на море.

В зеркале поблескивало тело

Виделось одно, а через миг другое

Облик свой меняя то и дело

Отражение не ведало покоя

Немецкая овчарка сеньоры Крус, соседки Моники, заливается лаем, и тут же ей отвечают бульдог и такса, а чуть позже, как в настоящем оркестре, где каждый инструмент знает свой черед, к ним присоединяются фокстерьер, датский дог, борзая, доберман-пинчер, ньюфаундленд и напоследок кубинский сато, самый маленький и невзрачный, но зато самый ласковый и шаловливый пес, за что, наверное, и ходит в любимчиках у сеньоры Крус, которая им всем говорит: «Да, да, мои детки, сейчас ваша мамочка вас накормит». Она идет к холодильнику и вынимает огромную кастрюлю. Собаки тотчас замолкают, но, почуяв запах мяса, собачий хор продолжает лай под управлением немецкой овчарки, которая прыгает от радости.

Каким образом сеньоре Крус удается кормить и содержать десять собак в своей двухкомнатной квартире, никто в доме не знает. Кое-кто полагает, что она – внебрачная дочь Хулио Лобо, кубинского миллионера, хозяина плантаций сахарного тростника, бежавшего в 1959 году в США и регулярно присылающего ей доллары. Другие думают, что она – бывшая прислуга этого самого магната, оставившего ей кругленькую сумму по завещанию. Но все уверены: «Она никуда из страны не уедет, потому что никогда не бросит своих собак». А собаки меж тем скачут в экстазе и лают еще пуще, когда хозяйка начинает перекладывать мясо из кастрюли в отдельные миски. «Тише, тише, детки, вы мешаете соседям», – говорит она, но собаки не обращают на ее слова никакого внимания, ибо, как говорится, не полаешь – не поешь.

Моника, разбуженная собачьим лаем, зевает, потягивается и смотрит на часы. Три часа пополудни. «Ну, я заспалась», – говорит она. Обычно она спит так долго, когда ложится в четыре утра, возвратясь с дискотеки.

В последнее время Моника не ходила на диско, чтобы не наткнуться на Кэмела и желая насладиться домашним покоем. Тем не менее иногда бывает охота попрыгать, посмеяться, зарядиться адреналином, увидеть новые лица и порадоваться жизни, особенно когда приходят хорошие вести.

Как раз вчера у Моники обнаружилось подобное желание. Она наконец получила от канадца Ричарда приглашение в Канаду.

Она прыгает от восторга, выскакивает на балкон, потрясая письмом, как флагом, и вопит: «Пришло, пришло!» На Меркадо никому нет дела до ее радостей, и торговля идет своим ходом, хотя на улице одна машина откликается визгом клаксона, а из другой в ответ доносится что-то нечленораздельное, или, может быть, водитель просто рявкнул от злости, едва не врезавшись в зад первой. «Bay!» – громко радуется Моника, а овчарка сеньоры Крус охотно ей отвечает: «Гау-гау!»