Михаил Васильев - Остров

В голову пришло, что это собрание игроков в мачжонг похоже на пародию на античный прауниверситет. Когда вокруг какого-нибудь Платона собирались и слушали его желающие… Мир без книг. Устный, еще плоский пока. Как он сегодня убедился.

"Вот тоже прочту цикл лекций, а гонорары буду брать овечьим сыром и виноградным уксусом. Впрочем, кто здесь ученик?.."

— …Они же придумали скульптуры не богов, а людей делать. Вроде нынешних фотографий, — продолжал Чукигек. — Я вот тоже хочу тут памятник поставить кому-нибудь. А может и нам когда-нибудь поставят. Вдруг заслужим.

— Какие греки? Какие герои? — презрительно кривился Кент. — За те же деньги все крутится. Ради них… Отсюда все виднее, конечно. Дико вспоминать: при прежнем режиме кто-то сверху о моих потребностях пытался заботиться.

Мамонт подумал, что на острове почему-то любят вспоминать прошлое.

— …Если бы даже хотели меня полностью обеспечить, разве это возможно, чуваки? Вот представьте, подхожу я, маленький такой, к этому верхнему. Говорю, хочу банан. Ну ладно, на тебе банан. Ананас хочу. Ну, хер с тобой, вот тебе ананас. Еще, говорю, хочу авокадо, манго и маракуйю. Ах, маракуйю тебе!.. — Завладев колодой, Кент торопливо тасовал карты. — Получил бы я такую маракуйю!.. Зато здесь за деньги что хочешь тебе поднесут, обеспечат. Вот появись спрос на птичье молоко — всерьез кинутся каких-нибудь пингвинов доить.

Чукигек, кажется, пытался что-то вставить про пингвинов, но Кент не позволил. Как всякий любящий поговорить он не любил слушать других.

— Я вот на материке странную вещь видел — машинку для счета денег. Неужели у кого-то их так много… Ничего-ничего, Кент выбьется из нужды. Не поздно еще.

— А вот хиппи протестуют, — заметил Мамонт. — Не нравится им мир чистогана. Пассивно разрушают его, говорят.

— Ничего они не разрушат, — возразил Кент. — Что-то не верится в их скромность в личной жизни. Мешает им, что они тоже хотят жить. Причем тоже хотят жить хорошо. Увидишь, еще и "Битлз" ихние станут миллионерами.

— Прилипли уроды эти, — заводясь, заворчал Козюльский. — Хиппи ваши блядские разгулялись, говорю. Здесь, на нашем острове. Слетелись, как мухи, на это…

— На варенье, — в задумчивости будто бы, уточнил Чукигек.

— Движение индивидуалистов общей толпой, — высказался Мамонт. Это он слышал сегодня по радио.

— Тебе виднее, — ехидно заметил Кент. — Ты ведь уже объяснялся с ними. Вплотную.

— Это политическое покушение было, — пробормотал Мамонт.

Все почему-то дружно засмеялись.

— Хиппи считают, что во всем виноваты старики, — высказался Чукигек. — Вроде тебя.

— Мы бежим с Тамаркой, — Кент опять коротко рассмеялся, — смотрим, Ихтиандр, покойный, на кого-то навалился. Думаю, неужели бабу уламывает? Что за обычай у хиппи появился — бабы сразу не дают. Потом глядим, нет, — это же Мамонт наш — уже и не хрипит, посинел весь. Ихтиандр ему шею сдавил, трясет, как грушу, а у того уже глаза вылезли — в небо смотрит.

— Я бы и сам справился, — произнес Мамонт, с трудом улыбаясь. Опять ощутил отвратительное прикосновение чужого потного тела, вкус волосатой мужской кожи — это когда он в отчаянии укусил Ихтиандра.

— Ну, ничего… Получил свое, — пробормотал Мамонт. — Кто-кто! — отмахнулся он от Чукигека. — Да этот Ихтиандр. Тут его все знают.

"Вернее, знали", — подумал он. Странный хиппи… даже среди них бывают странные?.. бродивший по острову в набедренной повязке и не снимая акваланга, с подвешенным спереди бананом. Ихтиандр всегда в одиночку приплывал на остров на маленьком белом катере и, остановившись не доходя до берега, уходил под воду — за эти необычные манеры, видимо, и был прозван Ихтиандром.

— И где теперь этот Ихтиандр? — интересовался Чукигек.

— В воду нырнул, — раздраженно ответил Мамонт. — Навсегда.

— В смысле?..

— Хватит, — остановил его Мамонт. — Любопытный, блин! Вырастешь — поймешь.

— Много будешь знать — состариться не успеешь, — поддержал его Козюльский.

Прошлое не темное, нет. Яркое, отчетливое. Вот они гуляют по берегу: Как их назвать? Мужики — хиппи, а женщины — ?..

"Самки хиппи", — решил он. Окуляр подзорной трубы заполнило женское бедро, золотисто-смуглое и масляно блестящее, будто копченное сало.

"Понравилось им сюда размножаться ездить, жирножопым," — Это Мамонт, презирая самого себя, опять пришел на пляж — залег со своей медной трубой в кофейной роще — "наблюдать". Так он называл это.

Если отвести трубу, на берегу появляются хиппи и среди них много самок, обнаженных и загорелых. Вместо одежды — венки и гирлянды из цветов — на шее и вдоль тела. На этом тропическом берегу самки не голые, а именно обнаженные, лишившиеся всего срамного. Творения из плоти и косметики. Вот оно — достоинство правильного женского тела.