Михаил Васильев - Остров

— Хорошо поешь, — заметил Чукигек. Оказывается, он тоже был здесь. — Будто в ресторане.

— Самородок я. В бытность свою, еще пионером, в церковном хоре пел. ("Врет, наверное", — подумал Мамонт.) Но меня выгнали, потому что я очень смешливый был. Что гитара — я на органе играл. Мне, по справедливости, композитором надо было родиться. Музыка — это язык, на котором беседуют с богом. Только вам, чурбанам, этого не понять.

Чукигек, блестя в темноте очками, смотрел на фонарь. Вокруг фонаря по-прежнему, как хлопья снега, кружились, кажущиеся белыми, москиты.

— Зима почти, — заговорил Чукигек. — Уже декабрь должен был наступить. И как всякие мошки в том, прежнем, мире зимой живут?

— Плохо, — отозвался Кент.

Тело охватило банной теплотой этого мира

"Оказывается, можно не только постареть, но и помолодеть. К сожалению, изнутри только… Если поверить, что лучший из миров здесь, на земле, как считали древние греки, то наказывают себя именно те, кто не умеют радоваться тому, что здесь есть… Завистники, злодеи, всякие тщеславные, суетливые… Как я пространно думать стал. Неторопливо."

— Один мудрец сказал, — заговорил вслух Мамонт, — чем человек умнее, тем проще он живет.

— Я тоже так говорил, — тут же отозвался Чукигек. — Выходит и я мудрец.

— Все мы здесь мудрецы, — заметил Козюльский. — Куда уж проще жить-то. Больше некуда.

— А там, в прежнем мире, за меня решали как мне жить, — задумчиво произнес Кент. — Сам бы я такую жизнь ни за что не выбрал.

— Все пострадали там, — опять заговорил Мамонт. — Непострадавших нет. Даже самый заслуженный герой на собственной шкуре испытал… Конечно, он кричит: я не за шкуру страдал, я — за идею… Как будто мозги позволяют ему оценивать идеи… В общем, погасли для нас, мизантропов, огни пятилеток.

— У тебя, бугор, образование есть какое? — спросил Кент.

— Неоконченное…

— Это хорошо. А то с образованием сдохнешь со скуки тут, в деревне.

— У меня тоже ФЗУ незаконченное, — произнес Козюльский.

В глубине барака послышался голос — несомненно Демьяныча. Непонятно, как он мог там оказаться. Голос двигался, слышалось что-то странное, вроде:…Бананов…Дожили…Бананов в доме не стало.

Донеслась, ударила оттуда, струя кофейного запаха. На террасе постепенно становилось светлее.

Появился Демьяныч, на ходу утираясь полотенцем, в левой руке он нес еще одну лампу: старинную, медную, со свечой и рефлектором. Выявились, стали видны, лица, находившихся здесь, мизантропов, оказалось, что Пенелоп тоже здесь, лежит в самодельном гамаке из рыбачьей сети. Возле стены висело сохнущее белье, рядом с лицом Мамонта — почтенного возраста кальсоны Демьяныча.

— Папуасы эти… Половину рыбы захотели за аренду лодки ихней… — бормотал старик что-то непонятное. — Еще и обиделись, бля!.. Где им понять, чуркам, — Демьяныч не жлоб, мне на деньги насрать, но ты уважай людей, договорись. Еще вчера приди и скажи: Демьяныч, еб твою мать!..

Пенелоп с непонятной ухмылкой смотрел на него:

— Тебя обманешь, как же, — сказал он. — Договоришься с тобой…

— Слышь, Мамонт, а правда, что мизантроп — будто этот… человеконенавистник? — не обращая на них внимания, спросил Козюльский.

— Человека не за что уважать, — отозвался за него Кент. — Так скажу, чуваки, на свете только два подлых существа: человек и крыса. После одного случая пошел я в ретизаторы, крысам мстить. Ну, ретизатор — это который крыс мочит, а искусство крыс мочить — это сродни колдовству, черной магии. Вы, чуваки, не думайте, что крыса глупее нас, потому что меньше ростом. Еще и умнее. Потому что она не зверь, крыса — слуга дьявола на земле.

На щелястом дощатом столе здесь стояли массивные деревянные стаканы из бамбуковых стволов — ,конечно, пустые. Ни о каком угощении хозяева не задумывались.

— …Хорошо ретизатору: вся работа — только мозг напрягать. Почти, — продолжал Кент. — Какие люди были. Ретизаторы! Философы. Личности. Много я там ума набрался…

— Видел на рынке, в Сингапуре-городке, — прервал его затянувшийся монолог Пенелоп-…Ну да, на жратву, — ободранные, связанные хвостами, так и висят.

Мамонт вспомнил о старинной привычке японцев рассказывать по ночам страшные сказки. На Сахалине у корейцев он наблюдал что-то подобное, хотя никто там не слышал об японской игре "Сто и одна история", и свечей по ночам никто не зажигал.

"Не любят рабы действительности, заменяют недоступное сказкой."

— И шубы… — твердил что-то Кент. — Мех крысы амбарной, облагороженный… Если какой продукт сожрать не может, обязательно насрет в него. Прямо как человек.