Михаил Васильев - Остров

Тот молчал, обижено глядя на пролитую лужицу соуса на столе.

— Может быть в Рио-де-Жанейро? — спросил Белоу.

"Это горячка уже белая… Не иначе. Совсем с ума сполз", — думал Мамонт.

— У каждого свое Рио-де-Жанейро. Хотя кто-то утверждал, что его вообще нет, — решительно сказал Белоу. — И Америки тоже нет. Кажется, о Шепетовку разбиваются волны Атлантического океана. Вроде так, вроде правильно. Нет, чувак, нет! — забормотал он. — Туда не надо. Ничего там хорошего.

"Куда же мне? — мрачно думал Мамонт. — Опять за борт?"

— Нету счастья там, — продолжал бормотать Белоу. — Щастя! Да какое же ты можешь найти счастье, если ты его не видел никогда. И не знаешь, какое оно из себя. Как выглядит. Нету его там!

"Энтропия!" — Гора немытой посуды в большой мойке, разруха и грязь, скрывающиеся в темноте. Теперь Степан здесь, на кухне, кажется, вообще не появлялся.

Мамонт двигался в сумраке, освещаемом только ночным иллюминатором, шаря перед собой руками. Наконец, наткнулся на дверцу холодильника.

"Чем примитивнее жизнь, тем больше места в ней занимает еда. И почему нельзя жить вообще без жратвы? Сколько раз пробовал."

В холодильнике удалось найти только сырое мясо, нарезанное тонкими пластинками, отбивные, по-здешнему — стейки. — "Откуда-то я знаю, как они называются".

На плите в кастрюле — вода, на ощупь чистая.

"Мясо кипит в темноте среди бардака и разрухи

Мамонт прилип к неизвестному судну

Мотыльком, позабывшим, что скоро зима."

"…Или моллюском", — Много лет Мамонт рассчитывал на помощь сверху в виде стихотворения. Гениальное стихотворение обязательно должно когда-нибудь придти к нему в голову. Одно, короткое, но гениальное. Такое, что изменит все: он сразу окажется известным и сразу окажется где-то в другом месте, среди таких же знаменитых и успешных. Может же случиться такое- раз в тысячу лет.

Мечта, которая перестанет быть постыдной, когда осуществится. После этого все будут знать и всем будет интересно, как тяжело и сложно он жил раньше- то есть сейчас.

Запах, кипящих в кастрюле, краденных отбивных почему-то напомнил запах того мяса, которое он варил поваром в армии.

"Почему именно того? Как будто за все время больше другого мяса не было. В прошлом не исчезают только запахи. Далекие- далекие наивные времена. Мое личное средневековье…"

Когда-то в интернате один его друг удивлялся, что запах невозможно представить: вспомнить и вообразить. Тогда они думали, что запахи существуют только в реальности. Кажется, еще его друг пытался есть, стоя на голове и пить носом.

Мамонту казалось, что он обладает восприимчивостью к запахам, каким-то особым их пониманием. Это был его тайный талант, им он гордился, считая признаком душевной изощренности.

Стейков оказалось больше, чем надо. Несъеденное пришлось оставить здесь, в кастрюле.

"Пойти Мопассана почитать?" — Читать приходилось своеобразно. Мамонт глядел в найденную здесь недавно книжку "Le vie errante" и пытался вспомнить то, что читал раньше в переводе.

"Я покинул Париж и вообще Францию, потому что Эйфелева башня мне надоела… Тебе-то Эйфелева башня."

Сегодня утром, проходя мимо гальюна, Мамонт услышал там смех Белоу. Потом нашел в этом гальюне непонятно называвшуюся книгу "Les trois mousquetaires". И Белоу было хорошо, ему были доступны книги на разных непонятных языках.

Высунувшуюся из люка голову охватило утренней прохладой. Оказывается, уже наступало утро. Дверь на верхнюю палубу оказалась неожиданно закрытой. Будто кто-то решил за Мамонта, что он должен оставаться здесь и любоваться природой. Он сел на кнехт, ощутив задом остывшее железо. Над головой висел стеклянный скворечник, называемый здесь капитанским мостиком. За темным стеклом угадывалось лицо капитана. Теперь Эллен откровенно переселилась в капитанскую каюту и только изредка появлялась в его сопровождении. На кончике носовой палубы, на бухте свернутого троса, лежал матрос, на этот раз вполне черный негр, курил крэг. Огонек сигареты мигал в сумерках. За кормой, прямо под сидящим Мамонтом, кипела вода, фосфорно светящийся кильватерный след уходил назад. Его теперь дорога, совсем непонятно куда идущая.

За бортом все чаще стали возникать сгустки темноты, ближе стало видно, что это темные заросли деревьев, то здесь то там поднимающиеся из воды, будто клумбы. Оказалось, за то время, что Мамонт просидел в трюме, острова снаружи стали другими.

"Блаженные острова", — всплыло откуда-то из памяти. Вот еще один впереди — медленно приближающийся сбоку. Мамонт с беспокойством и все яснее ощущал, что какое-то смутное настроение внутри феноменальным образом воплощается в реальность здесь, во внешнем мире. Внезапно осознал неуместный сейчас тонкий но густой запах ночных цветов. Со всех сторон, перебивая друг друга, понеслись тропические ароматы, концентрируясь в пронзительный парфюм, отбивающий все ощущения, кроме ошеломления. Глядя на трепаные верхушки пальм на фоне оранжевого неба, он через ноздри впитывал, где-то там угадываемый в темноте, томный, неумеренный в эмоциях, мир. Запах менялся, клубился где-то в сознании овеществившейся галлюцинацией.