Джойс Кэри - Из первых рук

— Слышала о нем за последнее время?

— Каждый вечер бывает в танцевальном салоне со своей Белобрысой.

— Не велика потеря. Что ты от него видела? Одно беспокойство.

— Еще как велика! Не утешайте меня. Вилли того стоил. И на сорок фунтов мебели, одеяла, два комплекта двуспальных простынь, шесть личных полотенец с инициалами. Тут в омут головой бросишься.

— Не валяй дурака, Коуки. Подумай о всех чашках чая и булочках с маслом, которые ты упустишь.

— Не бойтесь, я не собираюсь топиться. Раньше Белобрысая сдохнет. Кому-то надо ненавидеть эту суку; так кому же, как не мне?

— Глупее ничего не придумаешь, особенно если ты женщина. Потерянного не воротишь, а если и воротишь, так это будет не твое, чужое.

— А мне чужих объедков не надо. С меня хватит того, что я ненавижу эту шлюху. Посмотрите только на мои бедные стулья ножками вверх. Словно дохлые псы, которые наелись отравы. Не говорите мне о прощении, не то я рассержусь и дам вам раза.

— Не о «простить» речь, а о «забыть».

— Хватит, а то мы всех перебудим. Посмотрите на пол, старое пугало. Вы промокли до нитки. Под каждым ботинком лужа.

— Это течет с пальто.

— Так снимите его. Не стойте, выпучив глаза, как протухшая копченая селедка.

— Я сегодня хорошо поработал, Коуки. Удачный день.

— Удачно будет, если вы не схватите воспаление легких. Хорошенькое дельце, если вы помрете у меня на руках.

— Это будет настоящая картина... не хуже всего, что я сделал. Даже лучше.

— Так я и знала, даже рубашка мокрая.

— По правде сказать, Коуки, я первый класс. — Я сам удивился, когда это вдруг соскочило у меня с языка. Но раз уж я сказал «а», почему бы не сказать и «б»? — Никому об этом не говори, Коуки, но я важная персона. Лет через сто, а может, и пятьдесят, Национальная галерея будет давать по пятьдесят тысяч фунтов за мои картины. И не просчитается. Потому что мои картины — это настоящие картины.

— И ничего, кроме лохмотьев под рубахой... Вы замерзнете насмерть не нынче завтра.

— Сказать тебе правду, Коукер, я гений.

— Не удивлюсь, если у вас поднялась температура.

— Ты думаешь, я брежу?

Коукер вертела меня в разные стороны, как тряпичную куклу, не переставая ругать.

— Вот еще напасть на мою голову... Видно, уж придется положить вас в постель. Будет соседям о чем языки чесать. Да они так и так болтать станут. Ну-ка, снимите штаны и переверните на другую сторону, они-то хоть сухие. Задом наперед; неужто не ясно? — И она пихнула меня на кровать и принялась стаскивать с меня брюки. Коукер никогда не отличалась терпением.

— Ты не веришь ни одному моему слову, Коуки.

— Поднимите зад... Как мне их стянуть, когда вы на них сидите?

— Думаешь, откуда я знаю, что я один из величайших художников в мире?.. Конечно, таких художников наберется сотни две-три, но это не так много на тысячи миллионов.

— Да, да, вы великий человек.

— Что ж, можешь смеяться.

— Я не смеюсь. Мистер Плант говорил мне это еще два года назад.

— Что он тебе говорил?

— Что вы настоящий гений. Не волнуйтесь, здесь у нас все это знают. Даже ребятишки говорят: «Вот идет профессор».

— С чего они это взяли?

— Они думают, у вас не все дома; да и кто бы подумал иначе? Ну, лезьте туда, к стенке, и не двигайтесь с места. Я положу посредине валик от дивана, на всякий случай.

— Что ты понимаешь под словом «гений»?

— Я не собираюсь ждать здесь всю ночь. И отвернитесь к стене, пока я не лягу.

Коукер разделась и стала на колени — вечерняя молитва. Я взглянул на нее одним глазком, чтобы удостовериться в этом, и, когда она кончила, сказал:

— Я думал, ты ненавидишь Бога, Коукер.

— И ненавижу.

— Зачем же ты молишься?

— Он наш Отец, так ведь?

— Смешная причина.

— Так смейтесь. Ну вы мне и надоели! Дайте-ка лоб. У вас, верно, жар. Веселенькое сообщение появится в газетах, если вы отдадите Богу душу у меня в постели. Что ж, все в порядке вещей. Удивительно, как это я не косая и не колченогая. Ну, спать!

Коукер накинула веревочную петлю на выключатель, положила валик посредине постели и легла с другой стороны. Затем дернула за веревку, и свет погас. Свет ушел, и сквозь занавеску в комнату вошла луна, разлившись по одеялу волнами. А я был весел, как Гаррик. Подумать только, думал я, в моей жизни столько счастья, а этой бедной девчонке суждено мучиться с колыбели. Смех разбирает.

— О чем ты молилась, Коуки?

— Не ваше дело.

— Тебе надо поискать симпатичного вдовца лет пятидесяти, с деревянной ногой. Скидка с обеих сторон.