Марек Хласко: Обращенный в Яффе

- Я тебе дам целую бутылку, только не мешай спать.

- Не хочу, чтобы ты спала, - сказал я. - Хочу с тобой трепаться. И хочу, чтобы ты ко мне повернулась.

Она повернулась, и опять я волей-неволей смотрел на ее прямой нос, и ее сильную шею, и маленький шрам.

- Про тебя написан рассказ «И эти губы, и глаза зеленые» [1]? - спросил я.

- Я тебе сказала, куда еду. И сказала, почему там останусь. И сказала, почему смогу остаться.

Я уже захорошел. Позади у меня были три дня в больнице и тяжелый день хамсина, и сегодня я почти ничего не ел, так что теперь этот крепкий израильский коньяк как огонь тек у меня по жилам.

- Это про тебя рассказ «И эти губы, и глаза зеленые»? - повторил я. - А если про тебя, где этот человек тебя видел? Тот, который написал рассказ. Наверное, ты тогда тоже ехала в Тверию и еще не знала, надолго ли там застрянешь, да?

Она мне не ответила, а я почувствовал, что засыпаю. Я выпил больше половины бутылки, и, как уже говорил, позади у меня были три дня в больнице и день хамсина в Тель-Авиве, ну и эта моя невеста, которая в данный момент летела на самолете «Боинг-7» в Калифорнию, где собиралась меня ждать; а до того, как мы с ней познакомились, у меня было много других невест и я провел много дней в разных больницах. А перед тем была полоса голодухи и безработицы. А еще раньше - психушка; а еще раньше - тюрьма. И сейчас, катя на автобусе в Тверию через Хайфу, я подумал, что не ищу себе оправдания: нищета в этом не нуждается, человек не должен оправдываться, что нет денег на гостиницу, чашку кофе или бифштекс.

- Роберт, - сказал я. - Почему нищета не нуждается в оправдании? Почему проигравшего никогда не спрашивают, отчего ему не повезло?

- Не думай об этом.

- А мне хочется об этом думать.

- Человек должен оправдываться, только если добьется успеха, - сказал Роберт.

- Зачем?

- Чтобы другие следовали его примеру.

- И чтоб проигрывали?

- Неважно. Не думай об этом. Думай о своей невесте.

Я повернулся к девушке, которая дала мне бутылку. Она все еще не спала, но на лице ее не было ни тени усталости - я это видел, когда мы проезжали мимо бензоколонок и освещенных перекрестков.

- Тебе надо бы зваться Эстер, - сказал я. - У меня была когда-то девушка, которую звали Эстер. А потом она забеременела, и родители велели ей сделать аборт, потому что терпеть меня не могли. Но она не решалась, и какая-то из ее подружек сказала, что если переспать с другим мужчиной, его сперма убьет мою. И она так и сделала, потому что ужасно боялась врачей. А потом все мне рассказала, и я ее бросил. Это была моя последняя девушка.

- У тебя потом были еще женщины, - сказала она. - И столько же собак.

- Неправда, - сказал я. - Никакие они не женщины. Просто клиентки. И всегда одна и та же собака.

- Здесь женщины и дети, - произнес чей-то голос сзади. - В автобусе о таких вещах не разговаривают.

- А о чем разговаривают в автобусе? - спросил я, не поворачивая головы. - Скажи мне, ты, мразь.

- Я тебе скажу на автовокзале в Хайфе, - ответил голос. - Там всегда дежурит полицейский.

Водитель остановил автобус и обернулся к нам. Он, видимо, был родом из Марокко; впрочем, один Бог знает, откуда он был. Глядя в его резко очерченное лицо и холодные глаза, я подумал, что не хотел бы с ним повстречаться на узкой дорожке.

- Мне б не хотелось с тобой повстречаться на узкой дорожке, - сказал я.

Он даже на меня не взглянул; лицо его было невозмутимо, и я не видел на нем ни капли пота, а у нас рубашки насквозь промокли и под мышками побелели от соли, а он был в плотной рубахе и фуражке с твердым околышем.

- Хайфа, - сказал он.

Я взял собаку и первым пошел к двери, а Роберт с девушкой шли за мной. У нас было два часа времени; в аптеке напротив Роберт купил две большие пачки амитала натрия; потом мы втроем пошли выпить пива. В баре не было ни души, и, когда мы вошли, официант включил вентилятор.

- Интересно, что было бы, если б мы не пришли сегодня ночью, - сказал ему Роберт. - Работал бы без вентилятора? Что ты экономишь? Воздух или электричество?

- И воздух, и электричество. Чего хотите?

- Три раза «Голд стар», - сказал Роберт.

Официант даже не шелохнулся; он разглядывал вначале меня, а затем нашего пса, которого я держал на поводке. Потом вытащил из-под стойки какую-то газету; я видел, что он не читает ее, а только рассматривает фото. Это продолжалось довольно долго; наконец он аккуратно сложил газету, спрятал в ящик, не посмотрев на нас, подошел к стене и повернул выключатель; лопасти вентилятора замерли.