Марек Хласко - Обращенный в Яффе

- А если нет?

- Не выходит из комнаты. Гарри приносит ей еду и ставит под дверь. У нее богатые родственники в Америке, присылают деньги. - Я выпил еще глоток пива и спросил: - Что же ты будешь делать у себя в Канаде? Ведь там некого обращать.

- Да. Все равно никто в Него не верит. Закрыли перед Ним двери и окна и сидят у телевизоров. И это для них глас Божий.

Он вдруг заснул - мгновенно, как ребенок, просто голова его упала на стол, а я в последний момент поймал бутылку с пивом, которая выскользнула у него из руки. Гарри спал, и мне не хотелось его будить; я заглянул в регистрационную книгу и увидел, что Шон живет в седьмом номере. Попытался его поднять, но ничего у меня не вышло; он был тяжелый, а я не спал три ночи и позади у меня были двести километров под дождем. Или двести кур.

Я постучал в дверь комнаты номер семь, и через минуту мне открыла какая-то женщина.

- Прошу прощения, - сказал я. - Священник этот, который спит внизу, пьяный в доску, ваш муж?

- Да, - сказала она.

- Я хотел его приволочь, - сказал я. - Но не потянул. Он тяжелый, а я несколько ночей не спал.

- Разбуди портье, - сказала она. - Принесите его и разденьте.

- Таким тоном будешь со мной говорить, когда у тебя на счету заведется двести тысяч долларов, - сказал я. - Тащи сама.

Я развернулся, а она пошла за мной. Мы взяли Шона под руки и приволокли в комнату. Я положил его на кровать.

- Хоть ботинки с него сними, - сказал я.

- Нет. Это он захотел ехать сюда и обращать евреев. Сперва его освистали в Хайфе, потом в Тель-Авиве, потом в Беэр-Шеве. Осталось еще какое-нибудь место, где бы его снова могли освистать?

- Вроде нет. Его еще освищут. Но уже у вас дома. Неужели ему никого не удалось обратить?

- Никого. Во всей стране не нашлось ни единого человека. А я сидела, когда он читал свои проповеди, и смотрела, как над ним смеются. А теперь его отозвали. Наш пароход придет через месяц.

- Сними хоть ботинки.

- Нет.

Я расшнуровал его туфли и расстегнул рубашку, но он даже не пошевелился. И не пошевелился, когда я подсунул подушку ему под голову.

- Для клирика он малый хоть куда, - сказал я. - Давно так пьет?

- Месяца два. С тех пор, как его в какой-то там раз освистали. Есть здесь кафе, где можно посидеть до утра?

Я посмотрел на часы.

- Уже утро.

- Не хочу быть с ним в одной комнате. Я ему говорила, чтобы пьяный не приходил.

- Это я виноват. Он спал себе в холле, голова на столе. Я подумал, что церковному начальству незачем такое про него знать.

- Они знают то, что им важно знать. Он не спас ни одной души.

- Ошибаешься, - сказал я. - Он спас собственную душу. Убедился, что есть еще люди, которые не желают отрекаться от своего Бога. Для него это должно быть самым главным. Спокойной ночи.

Я закрыл за собой дверь и поднялся наверх. И, засыпая, подумал о бедном миссионере, уговаривающем рожденных на этой земле людей отречься от своего Бога; и еще подумал, что приходилось испытывать ей - сидящей, вероятно, в первом ряду и из вечера в вечер слушающей, как смеются и свистят те, кого он уговаривал; потом я заснул.

Мы с Робертом сидели на диване, а этот человек и его жена уселись напротив.

- Ну и как это будет выглядеть? - спросил хозяин дома. Я его когда-то раньше видел; пятидесятилетний бандюга, который заработал достаточно, чтоб завязать.

- Я вам уже говорил, - сказал Роберт. - От вас потребуются только небольшие инвестиционные затраты, а выручку потом поделим на три части.

- Сколько вам нужно?

- Пятьсот фунтов.

- Пятьсот фунтов для Израиля многовато.

- Одна собака обойдется фунтов в сто. В последний раз мы заплатили за пса восемьдесят, да еще пришлось его откармливать, а то он был тощий, как святой Симеон Столпник.

- Остается четыреста.

- А гостиница? А еда? А если понадобится пригласить невесту на чашечку кофе?

- Я думал, дело поставлено так, что платить будет она.

- Умоляю: не учите меня. Конечно, платить будет она. Но вся штука в том, что малый готов истратить последний грош, лишь бы сделать ей приятное. Ему плевать, что завтра придется класть зубы на полку. Он думает только о сегодняшней ночи, когда она подарит ему счастье. Необузданный нрав. Последний романтик. Не понимаете?

- Да ведь за такого мужчину никто не пойдет, - сказала жена хозяина дома. - С таким хорошо провести одну ночь, а не всю жизнь, - и обратилась ко мне: - Выпьете что-нибудь?

- С удовольствием, - сказал я.

- Нет, - сказал Роберт. - Ему нельзя пить.

- Почему?

- Отекает. Слишком много раньше пил. Почки сдают. А у него на лице должна быть печать страданий. Бессонные ночи, тоска по настоящему чувству, нравственные терзанья. Неужели не понимаете? Хотите, чтоб я выдавал этих женщин за человека, который смахивает на Винни-Пуха? Попробуйте сами такое провернуть. А я погляжу со стороны. Готов в любой момент дать вам взаймы денег на обратный билет в Тель-Авив.