Юрий Коротков - В ритме «бугги»

Изо всех домов во всем городе выходили люди и вливались в толпы темно-синих граждан, шагающих по улицам столицы в бодром ритме утренней мелодии, которую подхватили фабричные гудки, клаксоны машин, звон трамваев и трели милицейских свистков на перекрестках.

Полина в скромном синем платье, напевая что-то про себя, таращила глаза в старое тусклое зеркало, подводила карандашом. Казенно обставленная комната — ни одной яркой краски, черные кожаные кресла и диван, непокрытый овальный стол посередине, на серванте военная фотография отца с черной ленточкой в углу.

Хлопнула дверь, Полли тотчас сгребла косметику в ящик комода и прикрыла сверху. Вошла мать.

— Где опять до утра была? — без выражения спросила она.

— На дежурстве.

Мать, не глядя на нее, прошла по комнате. Полли как бы невзначай зашла с другой стороны стола.

— Иди сюда!

— Ну не начинай опять, мам…

— Шалава! — мать взмахнула ремнем, пытаясь достать ее через стол. Она в бессильной ярости металась вокруг стола, опрокидывая стулья. — Ты понимаешь, что меня с работы снимут?! Двор пойду мести, и то если метлу доверят! Как я могу людьми руководить, если в своем доме шпионку вырастила?..

Полли задела локтем вазу, та упала и со звоном разбилась. И с этим звуком обе замерли на полудвижении, глядя на осколки.

— Ой… — запоздало сказала Полли.

Мать бросила ремень, присела и молча заплакала, опустив голову.

— Извини, мам… — растерянно сказала Полли. — Я же не нарочно… — она осторожно подошла ближе. — Так лучше даже — новую купим. Хоть что-то новое будет…

— Я после отца… за десять лет ни налево, ни направо не посмотрела ни разу!..

— Ну не надо, мам… — Полли коснулась ее плеча. Мать тотчас метнулась, пытаясь поймать ее за руку — та едва успела отскочить.

— Чего тебе не хватает, дрянь ты неблагодарная? Для чего я тебя растила, чтоб ты трусами из-под юбки сверкала? Мало я тебя била, надо было до кровавых соплей пороть, чтобы дурь вышибить! Где твое барахло американское? — она распахнула шкаф, стала выбрасывать на пол ее вещи. — Где ты его прячешь? Пожгу к черту, голой на улицу выгоню!..

— Все, мам, мне пора, — Полли подхватила сумочку и юркнула к двери.

— Куда?! — мать опередила ее. — Только через мой труп выйдешь! Ну, иди! — она распахнула дверь и легла на пороге.

Спускавшиеся по лестнице соседи удивленно смотрели на эту сцену.

— Перестань, мам! Вставай!

— Ну, давай! Перешагни через родную мать!

Полли бросилась обратно в комнату, открыла окно и запрыгнула на подоконник.

— Полька, стой! Стой, разобьешься!..

Однако девушка по узкой приступке уже добралась до пожарной лестницы и спустилась вниз.

— Лучше не возвращайся! — крикнула мать из окна. — Под дверью ночевать будешь!

В коридоре поликлиники около процедурного кабинета сидела длинная очередь. Открылась дверь, вышел пациент, болезненно потирая уколотое место, тотчас поднялся следующий.

— Минуточку! — остановила его медсестра, заметив подбежавшую Полину. — Проходите, девушка!

Очередь слабо зароптала.

— Спокойно, граждане! — сурово прикрикнула медичка. — Не на базаре!..

— Счастливая ты, Полинка, — вздохнула она, собирая шприц в кабинете. — Ну почему так — одним все, а другим только голые задницы с утра до ночи? Не поверишь — в лицо никого не помню. Штаны спустил— здра-асьте, Иванов, давно не виделись! Так и буду всю жизнь с задницами разговаривать…

Полли, перекинув через ширму синюю юбку, предложила:

— Пойдем с нами на Бродвей! Сто раз ведь звала.

— Ты что!.. — испуганно замахала та. — Я так не смогу…

Дверь распахнулась, из кабинета танцующей походкой вышла Полли — в цветастой блузке, короткой юбке с разрезом и ботинках на «манной каше». Очередь, разинув рот, проводила ее глазами по коридору.

— Следующий! — строго окликнула медсестра. — Спокойно, граждане! Не в цирке!

Мэлс издалека увидел на улице Горького у Елисеевского магазина толпу зевак.

У витрины стояли стиляги, среди них уже знакомые Мэлсу со вчерашнего вечера: пухлый очкарик, девчонка с кукольным личиком — огромными изумленными глазами и крошечным ртом, долговязый сутулый парень и Полли. Они резко выделялись среди одноцветной толпы не только пестрыми нарядами, но и громким, преувеличенно эмоциональным разговором, и преувеличенно свободными жестами, и особой, вихляющей во всех суставах походкой. И хотя они не обращали ни малейшего внимания на устремленные со всех сторон любопытные, удивленные, осуждающие взгляды, понятно было, что присутствие зрителей в этом театре необходимо.