Олег Лукошин - Человек-недоразумение

Гордыня. Я понимаю, что это зовётся гордыней. Ещё — высокомерием. Чванством. И какими-то другими звучными словами с отрицательной коннотацией. Но слова не важны, мне плевать на их смысл. Правило одно: если ты желаешь сохранить целостность, необходимо отгораживаться от окружающего. Агрессивно и нервно, либо тихо и незаметно, но отгораживаться необходимо. Чтобы тебя не размыло, не растворило во всеобщем аморфном потоке, не рассосало на безликие атомы. Быть может, в этом и состоит настоящий смысл жизни — слиться с человечеством в единой бесцветности, потерять собственное «я», а с ним и невыносимую рефлексию — самое страшное, чем одаривает тебя Природа — быть может, в этом и состоит облегчение и даже счастье, ведь жизнь пронесётся быстро и уход, а также его ожидание не будут такими колючими и болезненными. Но, вступив однажды на тропу осознания, пережив это самое осознание, или, точнее, первые его проявления, так ярко и весомо, тебе уже никогда, да, да, никогда и ни за что не создать даже самой ничтожной иллюзии отстранённости, покоя и размеренности. Себя, ту гадкую отметину, что внутри, не обмануть. Она непременно найдёт повод вылезти наружу и ввергнуть всё твоё существо в очередную пучину хаоса.

Протест против школы жил во мне с первого до последнего мгновения учёбы. В первые годы он выражался достаточно пассивно: по крайней мере, мне помнится, что срать посреди класса я не пробовал. Во мне возникло ощущение, что мир можно взять измором, тихим горделивым бунтом, когда вроде бы никто и не понимает о том, кто ты есть на самом деле и чем ты на самом деле занят. Мой бунт был направлен внутрь: вызванный учителем к доске и прекрасно знающий тему урока, готовый ответить и получить за свой ответ не меньше трёх «пятёрок», я предпочитал не делиться знаниями с окружающими. Молчал, тупо глядел в потолок, прикусывал губы и мучительно выдавливал из себя крохи бурливших во мне знаний, которые так и жаждали излиться из меня фонтанирующим потоком. С первых же занятий я прослыл тупицей и тормозом, что неимоверно вдохновляло меня. Знать, что ты умнее всех на этой территории, понимать, что ты несоизмеримо весомее всех, ведь ты пережил и прочувствовал то, чего никогда не предстоит прочувствовать им, ведь ты борец, бунтарь, титан, чёрт побери, нацеленный на уничтожение окружающего, а кто они? Жалкие послушные человечки, тихие блеющие овцы, ради дешёвого и бессмысленного одобрения пожилой тётеньки-учительницы готовые на беспрекословное исполнение её маразматичных требований.

В сдерживании огромная сила. Ты тихо и злорадно перемалываешь своё торжество внутри, наполняя всё пространство сознания блистающей и звенящей субстанцией величественной обособленности. Это сильнейшее, поразительное чувство, в которое я всегда с готовностью погружался (и рад погрузиться до сих пор), чувство, которое приносило мне настоящее удовлетворение.

За бунт надо расплачиваться. Вы знали об этом? Ещё нет? Ну так знайте.

За свою революционно-пассивную позицию я был вскоре наказан. К концу учебного года пожилая тётенька-учительница, преподававшая нам, первоклассникам, как и положено, все предметы, торжественно объявила меня идиотом. Если бы она сделала это в классе, в присутствии таких же первоклассников, как и я (чем, собственно говоря, она занималась постоянно в течение всех учебных месяцев), это вряд ли вызвало изменения в моей достаточно счастливой, хоть и неспокойной в мыслительной сердцевине, жизни. Но она сделала это на школьном педагогическом совете. Слова её клятвенно подтвердила школьная медичка, каким-то не то практическим, не то эмпирическим методом установившая во мне серьёзные проявления неадекватности. Выяснилось, что за весь год я ни разу не выполнил домашнего задания, не дал ни одного правильного ответа и вообще, кроме ковыряния в носу, ничем не занимался. Даже родители-учителя, трудившиеся в той же школе и навещавшие меня на переменах, а то и на уроках и уж конечно настойчиво требовавшие от меня выполнения заданий дома, никоим образом не смогли на меня повлиять.

После обсуждения моей будущей участи, на котором присутствовали и мои родители, меня решено было перевести в коррекционную школу. То есть, попросту говоря, в школу для отстающих детей. А если выражаться предельно точно — школу для дебилов. Надо сказать, что родители мои восприняли это известие достаточно спокойно. Уже спокойно. И даже не противились ему, хотя могли — им бы всё же пошли навстречу. Потому что год мучительной борьбы за возможность считать меня нормальным ребёнком, который может учиться на нормальные оценки и у которого впереди нормальное человеческое будущее, истощил их и морально, и физически. Они не признавались себе в этом, но на самом деле уже махнули на меня рукой.