Олег Лукошин: Человек-недоразумение

— Ну что, Вовка, скоро в школу! — треплют меня за волосы чьи-то руки. — Совсем уже большой. Как время быстро летит!

На носу первое сентября — чрезвычайно ответственный день для маленького мальчика Вовы, который направится с ранцем и букетом гвоздик в первый класс — причём именно в ту самую школу, где работают его папа и мама. Представьте себе, они работают в одной школе, мать преподаёт русский язык и литературу, отец — историю и обществоведение. Мысли о школе неявно, этак подспудно тревожат меня, потому что школа — это что-то тёмное, неизвестное и соответственно пугающее. Неявно — потому что, по самому большому счёту, мне всё равно. Я уже прошёл детский сад, а это, что ни говорите, заслуживает некоторого уважения. К тому же я умею читать, писать и считать где-то до десяти тысяч, знаю годы, в которые свирепствовала Вторая мировая война, и даже могу назвать столицы пары дюжин государств, так что, по заверению родителей, в школе мне бояться нечего.

— Ну чё, Володь, — снова треплет меня кто-то по голове, голос свидетельствует, что обладатель рук сменился, — как там Картер в Штатах поживает?

— Вообще-то его президентский срок подходит к концу, — отвечаю я, взирая на дядю снизу вверх. — Так что поживает он, скорее всего, неважно. Придётся уходить на пенсию.

— О-о-о!!! — разносится по неровным рядам гостей восторженный возглас. — Вот это да! Вот это ребёнок! Всё знает.

Родители гордо и смущённо взирают на меня.

— А ещё я знаю наизусть стихотворение «Анчар», — продолжаю я развивать успех. И без какого бы то ни было одобрения начинаю декламировать: «В пустыне чахлой и скупой, на почве, зноем раскаленной…»

Публика терпеливо выслушивает моё исполнение и, не дождавшись последнего четверостишия, награждает меня бурными аплодисментами. Я протестую, я знаю, что стихотворение не исполнено полностью, и, перекрикивая людской говор уже успевших переключиться к салатам гостей, выкрикиваю последние строки: «А царь тем ядом напитал…» — ну, и так далее.

Новый взрыв аплодисментов, более краткий и как бы говорящий о том, что в моей эрудиции более не нуждаются. Что я могу уйти на кухню или ещё куда подальше, что мои три минуты славы миновали. Сообразительный ребёнок, я понимаю всё с полунамёка и забиваюсь в угол.

Гости уже за столом. Водка в рюмках, картофельное пюре с салатами в тарелках. Звучат поздравления и подарки. Первый тост — за здоровье, молодость и красоту любимой и единственной супруги Танечки. Второй тост — за красоту, молодость и здоровье уважаемой коллеги Татьяны Степановны. Третий тост за молодость, здоровье и, конечно же, красоту дорогой доченьки и снохи.

Сестра Наташа сидит за столом, а вот я пребываю в своём углу на боковом поручне дивана. Нет, какое-то отношение к праздничному столу он тоже имеет — этот самый стол совсем недалеко, если вытянуться, то даже я могу достать кое-что, например, дольку апельсина. Но в то же время я как-то за пределами торжества, что меня в общем и целом скорее радует, чем огорчает. Мне не хочется вливаться в этот коллектив едва знакомых граждан.

Работает телевизор. Обычное дело для коллективных пьянок: хорошо полагаться на разговоры за столом, но почему-то часто случается, что они замолкают. Тогда можно переключиться на мудрое и обволакивающее телевидение.

Идёт «Очевидное — невероятное». Знаменитый академик Капица, сын ещё более знаменитого академика Капицы (у которого хватило мозгов телепередачу не вести и который всю свою мудрость делегировал сыну) треплется с гостем — тоже каким-то знаменитым учёным о теории Большого взрыва. Здесь я предлагаю всем немного напрячься и отметить сей момент как один из самых значимых в моём повествовании. Вполне возможно, что и самый значимый.

Живёшь вот так, живёшь, ни о чём не думаешь, ничего не подозреваешь, тебе уже семь, ты вполне счастлив, и вдруг, с какого-то непонятного хрена приходит ОНО. Оно самое, нечто невыразимое и неопределённое — мысль, дуновение, ощущение — которое меняет всю твою жизнь. Для меня таким моментом стал Большой взрыв в изложении академика Капицы и его учёного гостя. Ещё необходимо отметить, что раньше семи лет подобный момент со мной вряд ли мог произойти в силу простых биологических моментов — мозг был недостаточно массивен, нервная система недостаточно чувствительной для отклика на подобную информацию. Но семь лет — это возраст свершений. Именно к этому времени я созрел для Пробуждения.

Итак, по телевизору шёл высоконаучный трёп двух академиков, сопровождавшийся сюжетом, в котором средствами мультипликации талантливые художники изобразили возникновение Вселенной. Теория Большого взрыва вам прекрасно знакома, не буду вдаваться в подробности: короче говоря, в один прекрасный момент из пустоты ни с того ни с сего возникла Вселенная, стала расширяться, заполнять собой Ничто, заполнила его полностью, породила звёзды, планеты и чёрные дыры. С какого-то не менее непонятного хрена на одной из планет появилась жизнь — она развивалась, трансформировалась, стала в один прекрасный момент разумной, а ещё в один не менее прекрасный момент извлекла из небытия меня, существо, осознавшее вдруг себя звеном этой величественной цепочки.