Олег Лукошин - Человек-недоразумение

— Ну что, — обратился поэт к толпе, — видите? Вот он, ваш царь и бог, связан и скулит, как последняя сука! В нём нет ничего сверхъестественного, он такой же, как мы. Он тварь человеческая, мир живёт сам по себе, и этот проходимец никак на него не влияет. Войны и землетрясения начинаются потому, что им суждено начаться, а не потому, что так хочет этот придурок.

— Ты не прав, — попытался я слабо возразить, — ты ничего не понимаешь.

— Сейчас я нассу на него, — продолжал экзальтированно витийствовать поэт, — и он ничего не сможет мне сделать. Смотрите!

Он пошарил руками в мошне, изъял наружу неровно-мясистую головку члена и, слегка напрягшись, направил на меня струю мочи. Струя была сильной и плотной, словно поэт терпел неделю ради такого случая, она достала мне до самого лица.

— Ну! — гримасничал Демьян. — Почему не разверзаются небеса? Почему я всё ещё жив? Вы видите, это обычный кусок говна, он никакой не волшебник.

— Да и ты никакой не Демьян Бедный! — крикнул я в ответ. — Это не Бедный! Его зовут Валерий Степанович Самсонов, он был пациентом психиатрической лечебницы, а до этого работал сварщиком в строительно-монтажном управлении.

Вы думаете, я ничего не знал о тех, кто входил в мою секту? О, нет, ни в коем разе! На каждого у меня имелось подробное досье, в котором была описана вся его жизнь от рождения до встречи со мной. Жаль, при тех событиях все бумаги пропали. А то бы я и сейчас многих из этой братии с лёгкостью мог подцепить за жабры.

Другое дело, что сейчас мне это на фиг не нужно.

— Врёшь, падла! — рассвирепел самозваный поэт. — Ты врёшь от начала до конца!

Возможно, он действительно верил в то, что говорил. Как бы то ни было, его слова произвели на толпу самое вдохновляющее впечатление. Члены поселения — все они стояли вокруг столба — загалдели, расслабились, пришли в движение и разом ринулись ниспровергать своего гадкого, а в довершение всего падшего и доступного бога. Кто-то кидал в меня камни, кто-то от души наносил удары, кто-то (это особенно нравилось женщинам, среди которых я увидел и новую свою сожительницу, Аленький Цветочек) плевал мне в лицо, стараясь попасть прямиком в глаза, кто-то, следуя примеру Бедного, мочился на меня. Такими радостными и счастливыми этих людей я не видел даже на своих самых первых проповедях.

— Вот тебе, собака, собачье! — выбежала из-за спины своей матери подросшая, вполне уже сиськастая дочь Евгении Питеркиной (Наталья? Марина?) и швырнула мне в лицо чем-то густым, вязким и пахучим. У меня хватило соображения понять, что это собачье дерьмо.

— Почему вы это делаете?! — обречённо и недоумевающе взирал я на эту вакханалию сквозь сползавшие на глаза шматы собачьего кала. — Как вы не понимаете, что отказываетесь от вечной жизни? Разве вы готовы к смерти, разве справитесь с её холодом?

Мои увещевания вызвали лишь очередной всплеск злобы. По артериям сектантов пробежал электрический зуд, и все разом бросились меня молотить. До сих пор не представляю, как мне удалось тогда выжить. Единственное объяснение: моя избранность. Пусть я последнее ничтожество в человеческой иерархии, пусть я совершенный и окончательный придурок, но именно этим я отличаюсь от остальных. Именно это делает меня уникальным.

До сих пор в дождливую погоду мои поколоченные в тот безумный день косточки начинают ныть и просить какой-то необыкновенной ласки. И это у совсем молодого ещё человека! Высидеть без похода в туалет больше двух часов я тоже не могу — отбитые почки. Кроме этого меня одолевает порой беспричинная головная боль, а ещё я стал чрезвычайно избирателен к запахам и постоянно при посещении туалетов подношу к носу надушенный одеколоном носовой платок. Иначе меня вывернет наизнанку.

Я не ропщу. Быть может, я заслужил этот бунт, быть может, он ниспослан мне самой судьбой. Чтобы больше не осталось иллюзий, чтобы предельно ясно понимать, что никакой благости эта реальность мне не предоставит. Ни при каких условиях, ни при каких действиях и поведении, будь оно хоть самым аморальным либо самым степенным и богоугодным за всю историю Земли. Мне не на что рассчитывать: ни на предметы, ни на людей.

Чересчур разошедшихся бунтарей осадил Бедный. Его поэтической натуре не хватало простого побития камнями, он стремился умертвить меня медленно, мучительно и со вкусом.

— Мы его по-другому прикончим! — бросил он своей новоявленной пастве (да, отныне он стал лидером этого сброда — поверьте мне, какими бы ни были эти несчастные макаки, они не заслуживали этого недоумка). — На кресту сдохнет, как Исусёнок!