Винсент Килпастор - Книга И. Са

Ты думал о них как о малоинтересных туземцах, а столкнувшись духовно, совершенно неожиданно обнаруживаешь, что отличаются они от тебя разве что только внешне. Это как же получается? Интернет нас уровнял? Гугл? Голливуд? Или родственность душ существовала испокон веков?

Так или иначе, но два месяца в трюме Флауэра меня изменили. Я потерял Америку, но возлюбил весь мир. Депортация из смертельного приговора вдруг превратилась в новую возможность, реинкарнацию в другом теле и другой стране.

Местные уголовнички любви к потерянной Америке совсем не добавляли. Шардон, Оухайоо — это большая деревня поселкового типа. Все поселковые типы друг друга знают — и шпана и менты. Все белые, все с презрительным отношением к акцентам, каждая сволочь за Трампа голосовала — наконец удалось разглядеть его электорат вблизи.

Эта категория граждан США меня совсем не впечатлила. Понятное дело я относился к ним предвзято. Понятно, что в отличии от большинства мигрантов Флауэра это было малообразованное мелкоуголовное поселковое отребье — как и их президент.

В отсеке А кроме меня жил и Грут — вышвырнутый сюда за пьянку и грубости в адрес сержанта Бэтчелор. Еще тут обитался Илия — серб из Боснии, ни слова ни знавший ни по-английски, ни по-русски. В его медленной отрешенной речи можно было легко уловить славянские слова общего пользования и я был уверен — через пару недель общения мы создадим словарь понятных слов и культурный обмен пойдет быстрее.

С другой стороны общаясь с людьми языка которых не знаешь снова убеждаешься на сколько мы похожи на уровне основ, какого-то общего ядра, на которое просто набросили разные оболочки. У нас с Старым Илиёй даже телепатия установилась — я видел что он хочет сказать по его глазам, а он по моим — еще до того как я начинал его бомбардировать своим бессвязным английским, неграмотным русским и несуразным украинским.

Беда была в том, что говорил Илья крайне мало, будто отвешивал электронными весами кокс. С Грутом у меня и раньше ничего общего не было. И дело даже не в Сьерра-Леоне, откуда его импортировали в нежном возрасте. Он был намного младше, любил рэп и не читал книг. Я рэп не любил, а из-за того что читаю книги, мнил себя тогда редким интеллектуалом и эрудитом.

Недостаток общения и одиночество были изумительными условиями привести в порядок бортовой журнал Мейфлауэра. Я просыпался в три часа ночи, отжимался от пола, пил кофе и бросался лопатить обрывочные заметки сделанные в бараке и на бегу. Я скучал по корешам и от этого восстанавливать их портреты было изысканным удовольствием. К шести утра — когда поезд метро подходил к подъёму и дверь «Илтимос Суянмангиз» отъёзжала в сторону — у меня была почти готова следующая глава рукописного черновика «Книги Исы».

Возможность встретить знакомцев с Мэйфлауэра была только во время походов в клуб страдающих раком яичек и на сессии гаражного правосудия. Скорость работы чекистских троек замедлилась, хотя они явно спешили — машина арестов и репорта в газеты работала гораздо быстрее, чем сам процесс депортации. Тюрьмы наполнялись как в лучшие времена президента Каримова — основателя Успехской джамахирии.

Все было как у Трампа — нахватали людей, чтобы показать поселковым республиканцам результат, а как расстреливать быстрее или в унитазы спускать — не продумали, застряли. Ни у Каримова, ни у Сапармурода Туркменбаши Трамп ни учился. Так что хотел как лучше, получилось — как всегда — плати выкуп, выходи без разрешения на работу и жди суда — в ближайшие пару лет.

Сегодня писалось недурно, кофе действовал как по-рецепту и я решил убрать не только камеру, но и весь блок — сделала из меня Америка дворника-профи, модифицировала на уровне генома.

Позавтракал с аппетитом и двинул на очередной суд с сержантом Баталия. Добрым и лысым. Он всегда стоял за моей спиной во время скорых судилищ — охранял от посягательств маленький монитор и вебкамеру размером с кабачок. От этого он невольно знал мою историю — работу с ВВС США в Афгане, семью, детей и, хотя ему это не было положено — явно сочувствовал. Как и всякий зык, антенны которого постоянно прощупывают окружающих охранников на предмет отношения и симпатии, я не мог не воспользоваться добрым расположением сержанта.

Поэтому когда по дороге в гараж мы остановились у Джей 100 — официального названия иммиграционного барака «Мейфлауэр», я запёрся во внутрь вместе с Баталией — хотя это было грубое нарушение правил внутреннего распорядка. Большое Ноу-Ноу. Встав за широкой спиной Баталии, я ловко показал «фак ю» Джону Кошке и поздоровкался с остальными гребцами. Большинство еще подчищало завтрак с подносов и не спало — как принято утром.