Борис Евсеев - Евстигней

Разговор про франкмасонов Льву Сергеичу был неприятен. Он перевел его на другое.

— Гляди ты, как забавно: не гроб под крестом, а корыто! И прибито как бы не намертво! Это к чему ж такая аллегория?

— Молчи, Лев Сергеич! — Собеседник Льва понизил голос до шепота. — Правду, стало быть, говорили! Украли гроб Фомина иллюминаты проклятые для нужд мерзких... А корыто для издевки пришпандорили: пускай, мол, крест без гроба поплавает, пускай по водам попутешествует. Ну да теперь — все одно… Скоро всему ненужному, всему, что в империи двести лет дурной плесенью нарастало, — конец!.. Так что плыви, крест, плыви! — словно забыв про оторопевшего Льва Сергеича и отвечая лишь собственным мыслям, стал, пряча зрительную трубку, бормотать предусмотрительный его спутник. — Плыви! Тебе одному предоставлена в нашем Отечестве свобода полная...

Страшное наводнение 1824 года кончалось великими печалями, но и скрытой радостью, тайной надеждой:

— Утром получил от Сашки... от Александр Сергеича... — поправился Лев, — письмо. В три дни, каким-то чудом доставили! Так ты, душа моя, не поверишь: он у себя в глуши над нами же и смеется!..

Толстовато-неряшливый, с черными ногтями и ленивыми мыслями, бездельник, но не шенапан, любящий опального брата, но и завидующий ему, Лев Сергеич хотел было огласить Сашкины слова про петербургский потоп полностью. Однако полностью не решился, прокричал, повышая голос вперекор ветру, лишь часть из тех слов:

— Сашка пишет: «Ничто проклятому Петербургу! voila une belle occasion a vos dames faire bide...» — что, конечно, звучит куда лучше, чем по-русски: вот случай нашим дамам под... под... — Тут Лев Сергеич натужно закашлялся и глянул искоса на собеседника.

Но тот Льва давно не слушал!

Не дамы и не потоп занимали его в тот миг! Тайная связь времен и как некая частность: связь покойного императора Павла с малоизвестным сочинителем комических опер не давала ему покою.

В воображении вспыхнули и засияли несколько цифр. Цифры сияли синим и красным. Чуть погодя — разбились на две строки:

1800—1824 18 01—1825

Постепенно циферки принимали вид «цифирных людей», оказывались живыми. Они кривлялись, как ряженые на масленой неделе, подпрыгивая, про что-то сообщали. Но вот про что?

Первые цифры в столбиках — годы смерти. 00 — Фомина, 01 — Павла.

А вот другие цифры, они-то что означают? Здесь — неясно. Неясным было и то, в чем же все-таки смысл минутного пересечения жизненных линий Павла Первого и забытого всеми капельмейстера, у коего под крестом вместо гроба корыто?.. В несчастливости судеб? В необъяснимости их действий: что для современников, что для потомков?

Ответ был — завывания ветра, скрип уключин, стоны свай.

Лев Сергеич (бузотер, но не шенапан), в противоположность своему собеседнику, думавшему о материях высоких, — просто страдал от заминки в разговоре. Он хотел было добавить от себя чего-то едкого, того, что так любил Сашка: про царей, про их подданных, про музыку, скипетр, корону, про плывущие по реке нечистоты...

А после едкости добавить бы неги, а после нее чего-то горьковато-любовного!

Он попытался вспомнить давние Сашкины стишки, с уплывающим крестом хоть как-то связанные. Однако не вспомнилось ничего, кроме:

На миг представилось: «лепеча что-то не для нас» — это как раз о совершенно позабытой музыке Фомина, о «Клориде и Милоне». А «В любви без чувства уверяешь» — о теперешних зрителях, если б они хотели уверить в любви ушедшего сочинителя, совершенно не имея к нему никаких чувств. Впрочем…

Мысль до конца не связалась, ни едкости, ни любовной горечи Льву не хватило.

Крест еще виднелся вдали. А вот вырезанная на нем надпись пропала. Да и фамилия сочинителя музыки — слишком простая, незвучная — вдруг Львом Сергеичем позабылась. Несказанные слова — выкашлялись с мокротой и были унесены теперь уже бурно-веселыми, хотя все еще нечистыми водами.

Страшное наводнение 1824 года, явившее на свет Божий язвы и кресты, воровство, благородство, слезы, насмешки, терпенье, обожание и ненависть, обнажившее вдруг тайное и умолчанное, — кончалось. Спадающая вода требовала восполнения в словах, отображения в картинах.

(Слова с картинами и явились. Сперва в виде острот, карикатур и эпиграмм. Льву Сергеичу особенно полюбилась Сашкина: «и в благодетельном ковчеге спаслись и люди, и скоты». Эти самые «скоты» были и презабавны, и точны. Поздней — в трагедийных одежках.)