Станислав Виткевич - Ненасытимость

Г е н е з и п: Он ослабнет — будьте покойны. Это был только вопрос времени: еще мгновение — и обошлось бы без переворота. В новых обществах как раз...

К н я г и н я: Мы никогда не узнаем, как могло быть, если бы и так далее... Факты подтверждают мою правоту. Из них следует, что сверх того — повторяю, с в е р х т о г о — необходима высшая идея, которой там не было, а какая идея выше, чем национальная?

Г е н е з и п: О, это вы бредите! — (Он решил быть дерзким.) — Безо всякого коммунизма, на фоне экономической взаимозависимости народов, которая стала очевидна после мировой войны, оказалось, что национальность — это вздор, фикция бывших рыцарей, тайных дипломатов, верхоглядов-предпринимателей и операторов чистой прибыли. Все на свете так переплелось, что речи нет об отдельных нациях в смысле самостоятельности. — (Он снова запутался и не знал — то ли то, что он говорит, это его собственное убеждение, то ли бессмысленное обезьянничанье à la Войдакевич.)

К н я г и н я: То, что произошло после Великой Войны, — было именно замаскированным большевизмом под видом международных организаций, — они были наднациональны, но оставляли нациям возможность некой якобы отдельной жизни. Потому-то все эти лиги и международные бюро труда накрылись, и теперь все так, как есть. — (Употребляя просторечные слова, княгиня не отдавала себе отчета в том, каков их подлинный вкус.) — Может быть только национальность или муравейник — третьего выхода нет. Ты должен жить национальной идеей, поскольку принадлежишь к гибнущей части человечества. Ничего не поделать, тут не солжешь — придется быть тем, кем родился. Лучше смолоду погибнуть за истину, чем жить во лжи. Ты должен мне сдаться, если не хочешь превратиться в собственную противоположность, что с твоей натурой весьма вероятно. Ты должен стать тайным членом Синдиката, если вообще хочешь прожить свою жизнь — на своей высоте, а не на чужой свалке. — [Генезип закрыл лицо руками: тут-то она его и прищучила! Откуда она могла знать слова, способные влезть в его беспонятийные глубины, вытащить оттуда наколотые на символы, как на прутики, куски живой плоти его сокровеннейшего бытия? Разумеется, она проделала это непосредственно с помощью своих гениталий, так же «интуитивно» («хе-хе, господин Бергсон!»), как классический до тошноты сфекс обтяпывает свое дельце с треклятой гусеницей. Он это знал и сгорал от стыда, хотя еще в школе проглотил всю биологическую литературу от Леба и Бона, этих великих деятелей, что разбили в пух и прах понятие инстинкта, заодно уничтожив одну из ужаснейших мистификаций, какие когда-либо существовали: бергсонианство.] — Что-то странное зреет в атмосфере — это последние судороги — я согласна, но в них есть привкус величия, нехватку которого мы все так гадостно и сладостно ощущаем: «Die Freude zu stinken» [109] «Радость повонять» (нем.). , — как писал этот горемыка Ницше. — (И сразу дальше:) — Мы до сих пор не сумели, несмотря на безумные усилия, никого из наших внедрить в ближайшее окружение квартирмейстера. Ты один, специально избранный им, — говорят, твой отец кое-что знал о его ближайших планах, — можешь доставить нам невероятно ценные сведения: хотя бы о его образе жизни, о том, как он завтракает, как снимает на ночь эти свои исторические лакированные сапожки... Ведь никто из наших даже примерно не знает, как проходит обыкновенный будничный день этого монструма. А потом, конечно, ты мог бы втереться в проблемы, гораздо более важные...

Откуда-то из нижайших низин, из трясин, с задов гнусных, зато своих, сараюшек и помоечек Зипон ответствовал (Реальность, по его меркам великолепная, хоть и пакостная, и перспектива сгнить в застенке на грязной соломе — две картинки плясали в его измученном мозгу, не в силах одолеть одна другую. С этим справилась речь, как бы не зависящая от личности. Как видно, тот третий, безумец, говорил от имени благородного мальчика, сам отнюдь не будучи благороден, — у него была только воля, «den Willen zum Wahnsinn» [110] «Воля к безумию» (нем.). .):

— Прежде всего: на все это уже нет времени — вы что же думаете: китайцы станут ждать, пока вы сведете все грязные счеты во имя своей бесплодной, разжиревшей плоти? Смешные иллюзии!

— Фу! Ну и большевик! Опомнись. Не будь вульгарным — ты ж не агитатор.

— Я уже говорил — шпионом не буду, — буркнул он, — не важно, во имя какой идеи, будь она хоть высшей из высших.

— Даже шпионаж во имя высшей цели есть дело возвышенное. А тут ведь... Даже ради моей дружбы?..