Винфрид Зебальд - Кольца Сатурна. Английское паломничество

Вечером, в Амстердаме, я сидел в тихом салоне давно мне знакомой гостиницы в Вонделпарке, обставленной старинной мебелью, картинами и зеркалами, и делал заметки о местах, где останавливался во время своего почти уже завершенного путешествия. Вспоминал дни в Бад-Киссингене, потраченные на разного рода разыскания; приступ паники в Бадене; прогулку на лодке по Цюрихскому озеру; полосу везения в казино в Линдау; посещение Старой пинакотеки в Мюнхене и могилы моего святого покровителя в Нюрнберге, который, по легенде, был королевским сыном не то из Дакии, не то из Дании и женился в Париже на французской принцессе. В ночь свадьбы, повествует легенда, его охватила глубокая печаль. «Смотри, — будто бы сказал он своей невесте, — сегодня наши тела украшены драгоценностями, а завтра они станут пищей червей». Незадолго до рассвета он бежит, совершает паломничество в Италию и живет там отшельником до тех пор, пока не чувствует в себе силы творить чудеса. Он спасает от верной голодной смерти двух англосаксонских принцев Виннибальда и Вунибальда (печет из золы хлеб, а небесный посланец доставляет его королевичам); потом со славою проповедует в Виченце, а затем уходит через Альпы в Германию. Под Регенсбургом он переправляется через Дунай на своем плаще, восстанавливает в целости разбитый стакан и разводит огонь из сосулек в очаге каретника, пожалевшего дрова для путников. Эта история о сожжении замерзшей жизненной субстанции всегда имела для меня особое значение. Я часто спрашивал себя: что, если душевное оледенение и опустошение — в конечном счете предпосылка возможности с помощью некоего головокружительного трюка заставить мир поверить, что бедное сердце все еще охвачено пламенем? Как бы то ни было, мой святой заступник, когда жил потом в своем скиту в Райхсвальде между Регницем и Пегницем, совершил еще много чудес и исцелил много больных, прежде чем его собственный труп, согласно его последней воле, был отвезен на телеге, запряженной двумя смирными волами, туда, где нынче находится его могила. Столетия спустя, в мае 1507 года, Нюрнбергский городской совет заказывает кузнечных дел мастеру Петеру Фишеру «heiligen himelsfursten Sand Sebolten ein sarch von messing» [16] Гроб из латуни для святого князя небесного Сант-Зебольта (старонем.). . Через двенадцать лет, в июне 1519 года, «гроб из латуни» был выставлен на хорах городской церкви. Монумент весил несколько тонн, имел высоту почти пять метров, покоился на четырех улитках и двенадцати дельфинах и представлял весь космос Священной истории. На цоколе надгробия фавны, русалки, сказочные существа и фантастические звери теснятся вокруг четырех женских фигур, изображающих главные добродетели — разумность, умеренность, справедливость и смелость. Над ними располагаются мифические герои — Нимрод-охотник, Геркулес с палицей, Самсон с ослиной челюстью в руках и бог Аполлон между двумя лебедями, а также изображения чудес, совершенных святым Зебольтом: поджигание льда, спасение голодающих и обращение еретика. Еще выше мы видим апостолов с их символами и орудиями, которыми их мучили, а на самом верху — треглавый небесный град Иерусалим с его многими обителями, страстно ожидаемую невесту, кущу Господа среди людей, образ иной, обновленной жизни. Восемьдесят ангелов парят вокруг раки, отлитой в один прием, в раке сокрыт серебряный ларец, а внутри ларца — мощи образцово-показательного покойника, предтечи того времени, когда нам отрут наши слезы и не будет ни плача, ни вопля, ни болезни.

В Амстердаме настала ночь. Я сидел в темноте в своем номере на мансардном этаже гостиницы в Вонделпарке и прислушивался к порывам ветра. Шелестели кроны деревьев. Вдалеке слышались раскаты грома. Слабые зарницы вспыхивали на горизонте. Около часу, когда первые капли застучали по железной крыше моей мансарды, я подошел к окну и выглянул на улицу, вдыхая теплый, наполненный шорохом дождя воздух. Вскоре мощные потоки обрушились в тенистые глубины парка, вспыхивающие бенгальскими огнями. В желобах забулькало, как в горном ручье. Один раз, когда по небу снова чиркнула молния, я выглянул вниз, в расстилавшийся подо мной сад гостиницы. Там, в широком рву, отделяющем сад от парка, под ветвями плакучих ив пряталась пара уток, неподвижно застывшая на поверхности воды, совершенно затянутой зеленой ряской. Эта картина всплыла из темноты на крошечную долю секунды, но с такой совершенной ясностью, что я, как сейчас, вижу каждый ивовый листок, тончайшие оттенки оперения обеих птиц и даже точки пор над пленкой опущенных век.