Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Наверное, самое удивительное в новом альбигойском походе – почему он не случился раньше, ведь уже сто раз мог произойти. Страну раздирали на части адепты Сантандера, [72]Сан-Мартина, [73]Боливара, Маркса, председателя Мао, Троцкого, Мариатеги, римско-католической церкви, якобы-гринго и тех, кто тосковал по временам иберов, [74]но все они, такие разные, всем сердцем разделяли Пять Великих Национальных Заблуждений. Заблуждение первое: все проблемы возможно решить. Заблуждение второе: проблемы способна решить только сильная власть в центре. Третье: сильный центр должен отражать мои личные взгляды. Четвертое: необходимо отважное хирургическое вмешательство, и пятое: Отважным Хирургам и их закадычным дружкам следует вооружиться для ампутации скальпелями размером с мачете и бензопилами, предназначенными для валки секвой.

Национальную мифологию пронизывала мысль: великие исторические столкновения – всего лишь противостояние добра и зла. Например, левые сурово критиковали конкистадоров и превозносили инков, а правые ни секунды не сомневались, что испанские завоеватели несли варварам цивилизацию. Любому же образованному стороннему наблюдателю очевидно: и те и другие – не что иное, как циничные приспособленцы (вывод весьма справедливый и для всех других конфликтов).

За две недели монсеньор Рехин Анкиляр с проповедниками набрали большой отряд беспринципных соглашателей, называвших себя «крестоносцы», и разместили его среди старинных развалин недоношенного парка Инкарама. Крестоносцы вытеснили многочисленных бездомных бродяг, изгнали колонии диких животных и обеспокоили изможденных больных кокаиновых беженцев, что ночевали среди ползучих растений и готовили пищу на кострах, раскалывавших древние камни.

Парк с недостроенными копиями величайших мировых памятников теперь оглашался хриплым хохотом и церковными песнопениями. Запах жареного мяса мешался с ароматом ладана и критского ясеня, а размеренную поступь сандалий заглушал грузный топот крестоносцев, которых бывшие капралы приучали к подобию дисциплины и сплоченности. Крестоносцев пока еще называли «охрана», а не «войска». Столичные шлюхи прибывали целыми грузовиками, чтобы по-своему воспользоваться скопищем отвязных мужиков, и по ночам лагерь будоражили стоны купленного исступленного восторга, пронзительные крики притворного оргазма, денежные споры, глухие удары и приглушенные ругательства драчливых клиентов.

Поначалу церковники, потрясенные кощунственным вторжением корыстной похоти, изгоняли шлюх, громогласно призывая на их головы праведную кару, но смекалистые дамочки находили лазейки и вновь спокойно появлялись в лагере. Если их ловили, они надевали очаровательные улыбочки: «Я тут братца своего ищу», – или: «Вам мой жених не встречался?» Некоторые даже накручивали из рубашек подобие чепца, чтобы в темноте сойти за монахинь, так что настоящие монахини, напуганные постоянными предложениями «шлифануть французика», «волшебно массажнуть мексикашку на 180 сантиметров» и «умертвить плоть по-боливийски», вскоре были вынуждены покинуть лагерь. Сначала возмущенные монахини умоляли монсеньора Анкиляра утихомирить охранников, которые внезапно хватали сзади за титьки и, обдав парами винного перегара, предлагали «разок за так» или «за перламутровые бусики». Но самозваный «легат» не питал уважения к женщинам любого сорта и в ответ читал нотации – любимая из них: «Служа Господу, можно и пострадать». Он вздохнул с облегчением, когда монахини отбыли из лагеря, и высокомерно терпел присутствие шлюх на том основании, что нравственные изъяны его людей не могут служить препятствием высшей цели – защите священников, когда те заняты богоугодным делом спасения несведущих и заблудших. Застав кого-нибудь с шлюхой, Анкиляр пренебрежительно морщился, увещевал покаяться на исповеди и подумать о душе. Пока крестовый поход двигался по стране, сопровождавшие его чумазые шлюхи примелькались, и даже священники перестали их замечать.

Как-то вечером в конце второй недели, когда проповедников и их защитников набралось достаточно, монсеньор Анкиляр отправил посыльных объявить, чтобы все собрались на площадке перед копией Вавилонской башни.

Монсеньор взобрался на второй ярус башни и удовлетворенным взглядом окинул свое воинство. При виде запрокинутых лиц в мерцающих красных отсветах ярких факелов он проникся гордостью и смирением предводителя. Сидя в своем убежище, в копии темного и мрачного Эскориала, [75]он дважды в день слышал волшебные напевы псалмов и церковных гимнов, плывшие над живописными развалинами, – это священники обучали воинство обращению с духовным оружием, – и теперь чувствовал, что его поддерживают традиции древних воителей – Иисуса и Давида. Никакие нынешние мидийские воины не смогут ему противостоять. Холодок Священного Трепета легким ангельским касанием пробежал по спине, монсеньор поднял руки, призывая к тишине, и заговорил: