Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Они не знали, как расточительно доктор Тапабалазо перерабатывал богатство. Он вел умеренную жизнь на окраине, в беспорядочном нагромождении нечитабельных книг. Доктор восторгался готическим шрифтом древнегерманских томов, книгами Востока с росчерками и завитушками на страницах, которые нужно листать с конца, китайскими книгами, скорее нарисованными, чем написанными, фолиантами на древнеисландском и люксембургском; он собирал их с набожным усердием, что покоилось на твердом жизненном убеждении: мир полон совершенно таинственных значений и смыслов. Он проводил счастливые часы, перелистывая страницы; одно простое, но волшебное обстоятельство, что в большей части мира не говорят на кастильском диалекте, уносило его в океан размышлений и загадок. Ничто так не поражало его, как иностранный телефильм, где собаки подчинялись командам на немецком или французском. Он удивленно качал головой: даже животные так умны и разбирают иностранные языки, в которых сам он не понимал ни единого слова.

Но львиная доля его весьма значительных заработков тратилась на устройство и поддержание цепи больниц, раскинувшейся от столичных трущоб до удаленных индейских поселений в сьерре. Письменный стол доктора был завален исчирканными листками с прикидками: у скольких больных проказой удастся приостановить развитие болезни за счет дохода от одного пациента с разыгравшимся воображением, которое лечилось сахарным сиропом и плацебо; сколько страдающих чесоткой и кожными нагноениями можно исцелить на поступления от трех опущений маток, обладательницы коих владели значительным капиталом, или от четырех инъекций против чумки, сделанных поживавшей в турецкой неге огромной самке черного ягуара, которую жена президента почему-то звала «дочуркой». Доктор рассчитал, что выручка от операции кардинала по поводу опухоли принесет достаточно средств, чтобы в течение года обеспечивать тысячу обнищавших молодых матерей противозачаточными средствами.

Гусмана, у которого страшно раздуло живот, доставили в больницу. Кардинал бредил, его рвало, и доктор Тапабалазо поставил диагноз: рак и параноидальные галлюцинации. Второе он решил лечить позднее посредством жесткой критики и нелицеприятных колкостей, а первым заняться немедленно, хотя надежды, что пациент еще не опутан метастазами, почти не было. Доктор испытал легкое злорадство от того, что кардинал находится в его власти, поскольку сам воспитывался в монастыре и, как следствие, стал одной из ведущих фигур в Национальном Светском Обществе.

Нахмурившись, отчего очки грозили соскользнуть с кончика носа, доктор положил прохладные руки кардиналу на живот, отключил все мысли и сосредоточился на том, что передавали ему опытные пальцы. Живот был тугой, как барабан, и доктор подумал, что внутри скопилось много жидкости. Но решительное прощупывание выше пупка выявило еще нечто твердое и бесформенное. Доктор осмотрел худое лицо, тощие ноги, опавшие ребра, и без вопросов стало ясно: уже некоторое время желудок кардинала не мог удерживать пищу. Больной открыл глаза и дернулся всем телом.

– Я убил Кристобаля, – проговорил он.

– Лежите спокойно, – жестко ответил доктор. – Вы умудрились чуть не убить себя. Лечение следовало начать давно, при первых симптомах. Или вы надеялись, что все пройдет по милости божьей?

Веки кардинала дрогнули и сомкнулись.

– Это мне кара… – Струйка слюны змеилась из уголка рта на подушку.

– Я собираюсь сделать лапаротомию для последуюшей лапароскопии, [69]– объявил доктор Тапабалазо, смакуя непостижимость терминологии. – Это значит, я разрежу вас и осмотрю. Потом зашью и хорошенько подумаю, затем снова вскрою и все приведу в порядок. Хочу предупредить: тем пациентам, кто умирает, выставляется двойной счет, а завещание должно гарантировать ликвидность капитала.

– Дайте мне умереть, – прошелестел кардинал.

– Говоря между нами, я очень настроен так и поступить, – усмехнулся доктор. – Но это было бы весьма непрофессионально. И вот еще что. Я ограничу доступ посетителей, так что будьте любезны сказать, кого именно вы хотели бы видеть?

– Консепсион, – прошептал кардинал, – мою кухарку. Больше никого.

«Консепсион», – пометил доктор в тетрадке, припоминая плачущую негритянку с картонными роликами от туалетной бумаги в волосах (вероятно, для приобретения европейской кудрявости); она постучала в дверь кабинета и дрожащим голосом спросила, как чувствует себя ее «каденей». Он еще удивился, посмотрев в словаре диалектов, что это за слово, и обнаружил – оно означает «супруг» на языке кечуа. «Старый грязный лицемер», – подумал он раздраженно, как всякий антиклерикалист, раскрывший грешки и проделки церковника.