Франц Фюман - Двадцать два дня или половина жизни

Обсуждаем программу с теми, кто меня пригласил. Я могу делать все, что хочу, ездить (бесплатно), куда хочу, посещать, что и кого хочу, работать, когда хочу, лениться, сколько мне угодно; единственная моя обязанность — одна встреча с читателями.

Разговор с Ференцем о кавказском эпизоде. Его мгновенная реакция: эти годы — последняя возможность, иначе важная черта нашей эпохи — время, когда в лагере для военнопленных перестраивалось сознание, — останется не запечатленной в литературе, ибо только наше поколение может выполнить эту работу, и, если не сделать ее в самое ближайшее время, да нет, сегодня же, кусок истории будет навсегда потерян для образного осознания… Он говорит страстно, я пожимаю плечами: «Да, но…» Я знаю, что прав, я знаю это уже двадцать лет и никогда не думал об этом так спокойно, как сейчас.

Почему мне кажется таким некрасивым, что женщины курят здесь повсюду: стоя и на ходу, на улице, в будке телефона-автомата, курят, делая покупки, обедая, между супом и мясом? Почему это действует на меня как неприличие, почти отталкивающе? Покушение на привилегию мужчин? Тогда этим прежде всего возмущались бы венгерские мужчины, но они не возмущаются. Может быть, это для них алиби, освобождающее их от необходимости признать равноправие женщин?

Конечно, мужчины курят не меньше, сигареты очень дешевы, но курение мужчин легче переносить. Интересно проверить: а когда курят старые женщины, это раздражает также? Забавно: они не курят.

Мост Эржебет неслыханной стройности, ни грамма жира, одна функциональность.

Дешевка. Вот слово найдено. Это непрерывное попыхиванье сигаретами — дешевка. Но означает ли это, что тот, кто на такой манер делает себя дешевле, дорог тебе или что он хочет казаться дороже?

Перед церковью попрошайничают три девочки-цыганки, невыразимо грязные и невыразимо веселые, старшей около семи, младшим лет по пяти. Едва заметив, они окружают меня и протягивают руки. Дама, шествующая в сопровождении нескольких господ в церковь, строго кричит с другой стороны улицы: «Ничего им не давайте! Не давайте им ничего», и, так как я не слушаюсь и не прогоняю детей, она стучит зонтом о землю: «Вы слышите, не надо им ничего давать». Я даю каждой по форинту, самая маленькая сияет, большая говорит очень серьезно: «Я старшая, мне полагается два форинта». Я даю; они хлопают в ладоши, смеются, маленькая топочет, как медвежонок, гордо показывает монету и поет: «У меня есть форинт, у меня есть форинт!» Две пожилые дамы останавливаются на минуту, сострадательно гладят детские головы, грустно кивают и не дают ничего. Девочки хохочут. Я задерживаюсь у церковного портала, чтобы понаблюдать за детьми. Они замечают мой интерес и с криками бросаются ко мне. Старшая приподымает на бегу длинную по щиколотки юбку, я спасаюсь в церкви и сквозь открытое окно вижу грозящего распятием гневного святого Геллерта на черном холме напротив.

Цыганочки исчезли, и набережная с редкими прохожими сразу кажется опустевшей.

Что, собственно, означает слово «дешевый»? По-немецки оно имеет различные значения: первое — «в соответствии с обычным правом», второе — «на нижней ступени цены» и третье — «безусловно ниже стоимости». Разница между «ценой» и «стоимостью» восходит к политической экономии; «стоимость» определяет экономическую сущность товара, а «цена» — оболочку этой сущности. Следовательно, слово «дешевый» включает в себя и то и другое. И как сильно ощущаем мы эту разницу значений: «Такое курение — дешевка» и «Эта комната дешева».

К тому же слову: чем больше оно затрагивает сущность предмета, тем сильнее моральная оценка вытесняет все остальные, прежде определявшие его значения. Поискать похожие слова.

В кондитерской я пытаюсь сделать свой заказ по-венгерски и, по-видимому, говорю нечто в высшей степени неприличное, не знаю что, и чувствую себя совершенно беспомощным. Венгерский язык очень коварен: путаница долгих и кратких гласных или звонких и глухих согласных приводит к фантастическим недоразумениям. В прошлом году я хотел купить в деревенском кооперативе зелени и необходимую для этого фразу заучивал несколько часов, а потом спросил продавщицу, нет ли у нее хорошего свежего зада, и все из-за того, что слово «зад» произносится с краткой, а «зелень» — с долгой гласной. Девушка, от силы лет семнадцати, закричала и обратилась в бегство, и пришел ее отец, а он весил пудов девять.

Что именно делает этот язык таким чуждым мне?