Зэди Смит - Время свинга

— Господи боже, если тебя будет шокировать любой, блядь, признак нищеты, что ты здесь видишь, это у нас будет до фига долгое путешествие. Ты же в Африке!

Как если б я вдруг спросила, отчего снаружи свет, а мне сказали: «Так ведь день!»

У нас было лишь ее имя, мы нашли его в титрах. Жени Легон [95] Жени Легон (Дженни Белл, 1916–2012) — американская танцовщица, актриса, преподаватель танцев. . Мы понятия не имели, откуда она взялась, жива она или уже умерла, снималась ли она где-то еще, — у нас были только эти четыре минуты из «Али-Бабы»… ну, у меня они были. Если Трейси хотелось посмотреть, ей нужно было прийти, что она и начала делать время от времени, словно Нарцисс, склоняющийся над прудом. Я понимала, что разучить весь номер много времени у нее не займет — за исключением невозможного наклона, — но кассету на дом я ей давать не намеревалась, уж это я понимала — так у меня есть какая-то гарантия. И я начала примечать Легон там и сям — эпизодические роли в фильмах, которые я много раз уже видела. Вот она горничная у Энн Миллер [96] Энн Миллер (Джонни Люсилль Коллиер, 1923–2004) — американская танцовщица, певица и актриса. Речь идет о фильме «Пасхальный парад». , борется со щенком мопса, вот трагическая мулатка, умирающая на руках у Кэба Кэллоуэя [97] В американском «расовом» музыкальном фильме «Hi De Ho» (1947) режиссера Джона Бинни. , вот опять горничная, помогающая одеться Бетти Хаттон [98] Бетти Хаттон (Элизабет Джун Торнбёрг, 1921–2007) — американская комическая актриса кино, театра и телевидения, певица и танцовщица. Речь идет о фильме «Кто-то меня любит» («Somebody Loves Me», 1952) режиссера Ирвинга Брехера. . Открытия эти, широко разнесенные во времени, иногда на много месяцев, стали поводом звонить Трейси, и даже если трубку снимала ее мать, Трейси подходила к телефону сразу же, без колебаний или отговорок. Она садилась в нескольких дюймах от телеэкрана, изготовившись показывать тот или иной миг действия или выражение, чувство, отражавшееся у Жени на лице, вариант того или иного танцевального шага, и толкуя все, что видела, с той четкостью понимания, какой, чувствовала я, не хватает мне, какую я в те времена расценивала как принадлежащее одной лишь Трейси. Дар видеть то, что, казалось, имеет свое единственное выражение и выход здесь, в моей гостиной, перед моим телевизором, чего не различит ни один учитель, ни один экзамен не сумеет успешно уловить или даже приметить, и чему, быть может, единственные истинные свидетели и записи — вот эти воспоминания.

Одного, правда, заметить она не смогла, а мне ей не хотелось об этом говорить: мои родители расстались. Я и сама об этом узнала лишь потому, что мне сообщила мать. Они по-прежнему жили в одной квартире и спали в одной комнате. Куда еще им было деваться? Настоящие разводы — это для тех, у кого есть адвокаты и новые места, где жить. Вопрос также возникал об умениях моей матери. Мы втроем знали, что при разводе обычно уходит отец, но мой отец уйти никуда не мог, так даже вопрос не стоял. Кто в его отсутствие будет заклеивать пластырем мне коленку, если я упаду, или вспомнит, когда мне надо принимать лекарство, или станет спокойно вычесывать у меня из волос гнид? Кто станет ко мне приходить, если мне будут сниться кошмары? Кто наутро будет отстирывать мои желтые вонючие простыни? Я вовсе не хочу сказать, что мать меня не любила, она просто не была домашней: вся жизнь происходила у нее в уме. Фундаментальный навык всех матерей — управление временем — ей не давался. Она отмеряла время страницами. Полчаса для нее означало — десять прочитанных страниц, или четырнадцать, в зависимости от кегля, а когда мыслишь о времени так, времени не остается ни на что больше, нет времени сходить в парк или купить мороженое, нет времени уложить ребенка в постель, нет времени выслушать слезливый пересказ приснившегося кошмара. Нет, отец мой уйти никуда не мог.

Однажды утром я чистила зубы, и в ванную зашла мать, присела на краешек нашей ванны цвета авокадо и эвфемизмами изложила новую договоренность. Поначалу я едва понимала ее — казалось, она очень долго подбирается к сути того, что на самом деле хочет сказать: излагает что-то о теориях детской психологии и «местах в Африке», где детей выращивают не родители, а «вся деревня», и что-то еще говорила, чего я либо не понимала, либо мне было наплевать, но в конце концов притянула меня к себе, очень крепко меня обняла и сказала:

— Твой папа и я — мы теперь будем жить, как брат с сестрой. — Помню, я подумала, что извращеннее я ничего в жизни не слышала: я так и останусь, значит, единственным ребенком, а мои родители станут друг другу братом и сестрой. Первая реакция моего отца наверняка была такой же, поскольку несколько дней после в квартире шли военные действия — натуральная война, — и мне приходилось спать, прижав к ушам две подушки. Но когда он наконец понял, что она не шутит, не передумает, — впал в депрессию. Все выходные начал проводить на диване, смотря телевизор, а мать держалась кухни и своего высокого табурета, выполняя домашние задания для своей степени. В танцкласс я ходила одна. Чай пила с кем-нибудь из них, но уже не с обоими.