Зэди Смит - Время свинга

Крадясь от Ламина обратно на участок Хавы, как-то очень рано поутру, еще и пяти не было, солнце только начало подниматься, я услышала зов к молитве и сообразила, что уже слишком поздно оставаться незамеченной: какая-то женщина тянула несговорчивого осла, мне из дверного проема махала компания детворы, — и потому я сменила курс, сделала вид, что просто вышла прогуляться без какой-либо особой цели: все знали, что американцы так иногда поступают. Огибая мечеть, прямо перед собой я увидела Фернандо — он опирался на следующее дерево, курил. Я никогда раньше не видела, чтобы он курил. Попробовала небрежно улыбнуться ему в знак приветствия, но он подстроил свой шаг к моему и больно схватил меня за руку. От него пахло пивом. Похоже, он совсем не спал.

— Что ты делаешь? Зачем ты так поступаешь?

— Ферн, ты за мной следишь , что ли?

Он не ответил, пока мы не достигли другой стороны мечети — у громадного термитника мы остановились, с трех сторон нас не стало видно. Он отпустил меня и заговорил так, словно у нас не заканчивалась какая-то долгая дискуссия.

— А у меня для тебя хорошая новость: благодаря мне он будет с тобой очень скоро на постоянной основе, да, и все это из-за меня. Вообще-то я сегодня еду в посольство. Я очень прилежно работаю за кулисами ради объединения молодых и не таких уж молодых любовников. Всех троих.

Я начала было отрицать, но какой смысл? Ферну всегда очень трудно было врать.

— Должно быть, у тебя к нему по-настоящему сильное чувство, если ты стольким рискуешь. Столь многим. В последний раз, когда ты здесь была, знаешь, я заподозрил, да и в предыдущий раз — но это отчего-то все равно шок, когда подтверждается.

— Но у меня нет к нему никаких чувств!

Лицо его тут же стало беззащитным.

— Ты себе воображаешь, что это должно меня утешить?

Наконец — стыдно. Подозрительная эмоция, такая древняя. В академии мы всегда советовали девочкам ее не испытывать, поскольку она устарела, не помогает и приводит к таким практикам, каких мы не одобряем. Но я сама наконец-то ее почувствовала.

— Пожалуйста, не говори ничего. Прошу тебя. Завтра я уезжаю, и на этом всё. Оно едва началось и уже закончилось. Пожалуйста, Ферн, — тебе придется мне помочь.

— Я пытался, — сказал он и ушел прочь, к школе.

Следующий день был мукой, и день за ним, и перелет был мучителен, переход по аэропорту с телефоном, как с гранатой, у меня в заднем кармане. Она не взорвалась. Когда я вошла в лондонский дом, все там было как прежде, только счастливее. Дети устроились неплохо — по крайней мере, от них до нас не доносилось ни звука, — последний альбом приняли хорошо. Фотографии Ламина и Эйми вместе, оба очень красивые — еще на дне рождения Джея, с концерта — публиковали во всех сплетниках, и они по-своему были гораздо успешнее самого альбома. Дебют состоялся и у младенца. Логистика мир не особо интересовала, как выяснилось, и газеты считали малышку восхитительной. Всем казалось логичным, что Эйми удалось так легко раздобыть себе ребенка — с такой же легкостью она могла бы заказать в Японии сумочку ручной работы. Сидя однажды у Эйми в трейлере на съемках видеоклипа и обедая с Мэри-Бет, личной помощницей номер два, я робко затронула тему, надеясь выудить из нее какую-то информацию, но осторожность моя оказалась излишней — Мэри-Бет была счастлива мне все выложить, я заполучила историю целиком: контракт составил один из юристов шоу-бизнеса через несколько дней после того, как Эйми познакомилась с младенцем, и Мэри-Бет присутствовала при подписании. Она была в восторге от такого свидетельства собственной значимости и того, что это говорило о моем положении в иерархии. Она вытащила телефон и пролистала снимки Санкофы, ее родителей и Эйми — все вместе они улыбались, а где-то между этими фотографиями я заметила и сам контракт, снимком с экрана. Когда Мэри-Бет вышла в туалет и оставила свой телефон передо мной, я отправила договор себе электронной почтой. Двухстраничный документ. По местным меркам — огромные деньги. Примерно столько же мы тратили за год на цветы для дома. Когда я изложила этот факт Грейнджеру, моему последнему союзнику, он удивил меня: счел это благородным случаем «подкрепления слов деньгами» и с такой нежностью говорил о младенце, что все имевшееся по этому поводу у меня звучало в сравнении чудовищно и бесчувственно. Я осознала, что разумная беседа тут невозможна. Малышка наводила чары. Грейнджер был так же влюблен в Кофи — так мы ее называли, — как и все остальные, кто подходил к ней близко, и бог свидетель — любить ее было легко, никто не мог бы этому противиться, уж точно не я. Эйми же втюрилась по уши: час или даже два она могла провести, лишь сидя с малышкой на коленях, просто глядя на нее и больше ничего не делая, а зная отношения Эйми со временем, зная его ценность и малодоступность для нее, мы все понимали, какую могучую меру любви это собой представляет. Малышка искупала любые омертвляющие ситуации: долгие совещания с бухгалтерами, скучные примерки, мозговые штурмы по связям с общественностью, — она меняла цвет дня исключительно своим присутствием в углу какой-нибудь комнаты, на коленях у Эстелль или качаясь в люльке на стойке, похмыкивая, курлыкая, плача, непорочная, свежая и новая. Мы толпились вокруг нее при любой возможности. Мужчины и женщины всех возрастов и рас — но все мы отработали определенное время в команде Эйми, от старых боевых коней вроде Джуди, до среднего звена вроде меня и юных деток только что из колледжа. Все мы поклонялись у алтаря малышки. Малышка же начинала с нуля, малышка не была скомпрометирована, малышка не шустрила, малышке не требовалось подделывать подпись Эйми на четырех тысячах рекламных снимков, отправлявшихся в Южную Корею, малышке не нужно было извлекать смысл из обломков и осколков того и сего, малышка не ностальгировала, у малышки не было воспоминаний и сожалений, ей без надобности химический пилинг кожи, у нее не было телефона, ей некому было писать электронные письма, время поистине было за нее. Что бы ни случилось потом, случилось это не от недостатка любви к малышке. Малышку просто окружала любовь. Вопрос только в том, на что любовь дает тебе право.